Украшений Марта Луиза посоветовала не надевать: лучше никаких, чем безвкусные побрякушки. Поэтому Метте-Марит оставила на шее только подаренную Хоконом тоненькую цепочку с крестиком. Господи, а подарки? К королям ходят с пустыми руками или принято что-то дарить? Нет, с пустыми руками нельзя. Что бы она делала без Марты Луизы? Сестра Хокона и здесь пришла на помощь: оказывается, монархам дарят если не безумно дорогие, то шутливые или забавные подарки. Поскольку чувство юмора Метте-Марит от тревог и переживаний отказало, она не нашла ничего лучшего, чем купить изящную подушечку с вышитой надписью: «Непросто быть королями». По дороге эта надпись стала казаться Метте-Марит неуместно двусмысленной, но уже поздно было что-то менять.
Хокон вел ее по мощеным дорожкам королевского парка мимо знаменитых прудов — у Метте-Марит от страха подкашивались ноги.
Она не помнит, сделала ли реверанс, поклонилась ли, поцеловала руку или просто по-дурацки кивнула королевской чете. Харальд показался ей сказочным великаном — еще бы, он же под два метра ростом; зато его супруга выглядела милой, улыбчивой и любезной. Соня потрепала Метте-Марит по плечу, и та, словно двоечница перед директрисой, боязливо втянула голову в плечи. Марта Луиза напутствовала: «Только не смотри исподлобья, как волчонок!» Но Метте-Марит весь вечер таращилась на родителей Хокона перепуганными глазами, застенчиво опустив голову. Было чувство, что она на Страшном суде. О чем говорить с королевским семейством между закуской и главным блюдом?
Уж лучше молчать и улыбаться; так Метте-Марит и сидела, будто набрав воды в рот и почти ни к чему не притрагиваясь. На аперитив подали сухое мартини, подруга Хокона даже не пригубила его: а вдруг подумают, что она не только бывшая наркоманка, но еще и алкоголичка? Она так старалась не разбить хрустальный, поблескивающий тысячью искорок бокал, что в конце концов перевернула его на белоснежную скатерть. Никто и бровью не повел, Соня как ни в чем не бывало продолжала свой рассказ о выставке живописи, которую вчера посетила. Метте-Марит так перепугалась своей треклятой неловкости, что чуть не разрыдалась. Заметив это, королева, мило улыбнувшись, заметила:
— О, дорогая, у меня для вас кое-что есть! Совсем забыла! Выйдемте на минутку!
В небольшом будуаре Соня вручила девушке золотую пудреницу: «К вашей фарфоровой коже очень подойдет!»
Метте-Марит благодарно улыбнулась и вдруг совершенно по-детски расплакалась перед смутившейся королевой. Соня достала надушенный платочек и принялась успокаивать Метте-Марит, бормоча, прямо как ребенку, какие-то нежные слова. На прощание она, кажется, вполне искренне сказала:
— Надеюсь, теперь мы будем встречаться чаще.
И Метте-Марит вдруг захотелось во что бы то ни стало соответствовать званию невесты принца; ей сделался противен прежний образ хиппушки в рваных джинсах и мини-юбке; вся одежда из ее прежней жизни давно отправилась на местную помойку.
Метте-Марит стала тщательно причесываться, выбирать стильные наряды — теперь ее нельзя было узнать. К дому, где они снова обосновались с Хоконом и Мариусом, однажды наведался Свен Хёйби и поначалу, не узнав дочь, на улице прошел мимо. Она первой окликнула его: отец сильно постарел, но все равно выглядел живчиком. Отречься от отца Метте-Марит сразу не решилась: она теперь леди, вернее, хочет ею быть, поэтому постарается быть терпимой. Ей, конечно, не понравился алчный взгляд, которым отец окинул ее гостиную. Почему дочка не желает с ним знаться, поинтересовался родитель, и когда его пригласят во дворец? С образом «леди» пришлось распрощаться, потому как в ответ на такую наглость из Метте-Марит вдруг выпрыгнулаа возмущенная уличная девчонка, не стесняющаяся в выражениях. В дверях мистер Хёйби обернулся и желчно бросил:
— Пожалеешь, дочка.
Журналюги шли за мной по пятам, и сейчас я им брошу жирную кость!
«Невеста кронпринца Метте-Марит с двенадцати лет спала с мужчинами!», «Через Метте-Марит Хёйби за 27 лет ее жизни прошли сотни мужчин!», «Метте-Марит была развратницей и врушкой с рождения»... Но это все цветочки. Одна бульварная газетенка утверждала: «Метте-Марит до сих пор спит со своим бывшим!»
Хокон три дня не являлся домой, вернее, к ней домой. Три дня молчали все его телефоны. Метте-Марит не ела, не спала и приняла решение: если Хокон уйдет от нее — она наглотается транквилизаторов и напишет ему прощальную записку, что любит его и не изменяла, с тех пор как они вместе.
Спектакль будет окончен. Но через три дня Хокон пришел — измотанный, страдающий, с черными провалами вместо глаз. Он поверил ей, и было даже необязательно клясться здоровьем маленького Мариуса, который, завидев Хокона, с радостным визгом повис у него на шее. Тем не менее дело явно шло к отречению Хокона от престолонаследия: подогретое откровениями папочки Метте-Марит общественное мнение было категорически против девушки — ее даже несколько раз забросали какой-то тухлятиной на выходе из супермаркета. Принц приставил к ней охранника, отныне они с Метте-Марит и Мариусом не делали и шагу без сопровождения этого двухметрового молодчика. Парламент сдаваться не собирался, а король Харальд все больше убеждался в том, что из мечтательной, чувствительной Марты Луизы никогда не выйдет настоящей королевы, которой сумела стать ее мать.
А вот из Хокона с его железным характером и дипломатическими способностями, напротив, король получится отличный. Других детей у Харальда нет. Значит, что же? Конец норвежской монархии?
Метте-Марит со своей стороны, видя, как все безнадежно запуталось, несколько раз пыталась уговорить Хокона оставить все как есть. Но он уперся: «Считаю недостойным принца жить с любимой женщиной как с любовницей!»
Не кто иной, как королева Соня, предложила весьма оригинальный выход из создавшейся ситуации; на королевском семейном совете было решено: Метте-Марит соберет пресс-конференцию, ее задача — переломить общественное мнение в свою пользу. Только в том случае, прорычал глава парламента, речь может идти о ее бракосочетании с наследником норвежского престола, если четыре миллиона жителей страны пожелают видеть ее своей будущей королевой!
Перед пресс-конференцией, назначенной на 10 часов утра за три дня до свадьбы, Метте-Марит не сомкнула глаз — она чувствовала себя кающейся грешницей, вполне готовой к тому, что ее забросают камнями.
