Типа номера есть, да не про вашу честь. Если бы не хамство, отец развернулся бы и поехал искать другую гостиницу. Но тут… Отец дозвонился до каких-то городских секретарей, перечислил свои регалии и сказал, что ни в какой другой гостинице жить не будет… Партийцы извинились… Ему важно было именно то, чтобы перед ним извинились, ему важно было показать, кто он такой… А портье так и не извинился. Потом нам объяснили: у этого человека нет телевизора, и в кино он не был с детства. Он просто не узнал отца и нахамил ему, как простому советскому человеку. Советским отец себя безусловно считал, но «простым» — нет.
Он, правда, никогда не занимал никаких постов, хотя и был коммунистом со стажем. Но партбилет — не мировоззрение.Что касается его мировоззрения, то это была такая дикая интеллигентская русская смесь коммунизма с имперскими идеями, с православием и еще бог знает с чем!
Отец хорошо знал русскую литературу. Но он не был в современном понимании слова интеллектуалом. Он был типичным русским интеллигентом-разночинцем с нахватанными отовсюду понемножку знаниями, которых ему вполне хватало для жизни и работы.
С детских лет отец хотел быть режиссером.
Война оттянула исполнение этой мечты на пять лет. Пришлось для начала стать офицером-артиллеристом. После войны во ВГИКе среди студентов много было переростков-фронтовиков — Чухрай, Озеров, Матвеев… Студенты-фронтовики ходили в гимнастерках, шинелях, с наградами. А отец шинель сразу продал и купил себе на барахолке костюм. Он был по натуре пижон — в поведении, в обращении, в самоощущении — и всегда любил приодеться.
Пусть даже с чужого плеча — после войны-то! Помню его черные трофейные очки. Он их не хотел выкидывать, хотя дужки давно сломались. Вкус у него был специфический, точнее, ярко артистический. До конца жизни он любил какие-то несусветные цвета. Малиновый бархатный костюм, зеленая бабочка, зеленая рубашка…
Когда появилась возможность, отец стал привозить себе одежду из-за границы. Помню, он меня в Праге дня два таскал по магазинам, чтобы я помог ему купить белые брюки. В одном магазине ему брюки понравились, он их примерил, выходит из примерочной, а я говорю: «Папа, они женские! Смотри — ширинка не в ту сторону». Он говорит: «А я свитер длинный надену, и никто не заметит! Но зато в белых штанах!»
Сейчас это смешно, а в СССР купить белые брюки было невозможно, их просто не существовало в природе.
У отца была страшная вещь — успех. Страшная, но вполне заслуженная. Почему страшная? Да потому, что успех — как вино. Случается и похмелье. Самый успешный его период был при Хрущеве. Никита Сергеевич, посмотрев отцовскую «Тишину», заявил, что у нас только один режиссер-коммунист — Басов! Но этот период быстро кончился. Пришли другие времена. А его картины после «Щита и меча» уже не пользовались такой популярностью.
Отец был человеком очень целенаправленным и убежденным в двух тезисах: «Мир прекрасен, а Басов — практически гениален!» Вторую максиму не всем легко принять. Хотя он умел уговаривать, отец был очень хороший оратор. Мало того — софист!
Он мог запросто доказать, что дважды два — пять. Поэтому если он выступал в чью-то защиту, или наоборот, то так лихо все закручивал, что потом оппоненты долго не могли понять, как же он их убедил. В отцовском фильме «Нейлон 100%» жена (которую играет моя мама) говорит сестре о муже (которого играет мой отец): «Не спорь с ним, Инга! Его не переговоришь! Он же Цицерон!» Картинка с натуры.
С другой стороны, отец был тонким и хитрым дипломатом, всегда, когда надо, шел на компромисс. Я бы даже назвал его великим путаником. Не в том смысле, что он что-то путал, а в том, что запутывал оппонента. Хохмил, отвлекал, убалтывал...
А еще я назвал бы его человеком коммерческим. При социализме он жил по капиталистическим законам. Деньги его всегда интересовали. Но это не была жадность.