Так, значит, нужно добраться в другие города!
Поначалу Агнес пыталась нанимать для продажи гравюр странствующих купцов. Но потом поняла: доверить такое дело посторонним — значит погубить его. И взялась за торговлю сама. Сама упаковывала тюки, сама следила за погрузкой. Да еще и надоумила мужа первым среди немецких граверов начать ставить на своих работах личное клеймо. Пусть каждый из листов, покинувших его мастерскую, несет с собою славу об имени мастера. Косо посмотрели на это ремесленники Нюрнберга — эдак скоро и портные станут клеймить свои кафтаны. Но Агнес стояла насмерть: если речь идет о выгоде, на досужие разговоры нечего внимание обращать.
Путь до Франкфурта был нелегок.
Случалось и промокнуть до костей, и продрогнуть так, что зуб на зуб не попадал. А уж сколько страху натерпелась Агнес, когда однажды на берег Майна из лесу выскочила шайка разбойников! Купеческие караваны, идущие по суше, грабили что ни день. Да и на суда, ходившие по реке, случалось, нападали лихие люди... Однако пронесло.
Зато первая же поездка убедила Агнес, что затеянное ею предприятие стоило хлопот. Первым привез книги на Франкфуртскую ярмарку Иоганн Гутенберг. За ним потянулись и другие печатники: после изобретения Гутенбергом буквенного набора их ремесло шло вперед семимильными шагами. И вот теперь, несколько десятилетий спустя, длиннющие книжные ряды кишмя кишели народом...
«Убиение св. Себастиана», «Мученичество св. Иоанна», «Страдания св. Екатерины», «Страсти Христовы» — едва Агнес появлялась с товаром, покупатели тянулись к ее палатке. А уж когда привезла она листы с «Апокалипсисом»...
По просьбе Виллибальда его отец, Иоганн Пиркгеймер, перевел, а заодно и подробно растолковал Альбрехту замысловатый латинский текст. И соединились в гравюре великое знание одного и великий дар другого. С сомнением смотрели лучшие нюрнбергские резчики на граверные доски, где штрихи шли не параллельно, как было принято до сих пор в деревянной гравюре, а вкруговую. Отказывались браться за столь тонкую работу. И тогда Альбрехт, отчаявшись, сам достал штихель. Великой силой сияли листы, отпечатанные с его досок. И впервые в жизни подумалось Агнес: уж не волшебник ли ее муж?!
Впрочем, оказалось, что и волшебники бывают глупцами.
Муж заявил, что продавать «Апокалипсис» намерен только в переплете. Толковал что-то о полноте замысла. Но Агнес и слушать его не желала. Да ведь каждый из этих 15 листов можно будет продать втрое дороже, чем любую прежнюю гравюру Дюрера! И скоро, сговорившись с Кобергером, в типографии которого печатался «Апокалипсис», она получила листы и для розничной продажи.
И прогремели гравюры Дюрера на всю Европу. Одна к другой скапливались монеты в заветном кожаном мешке Агнес. Вот и свекор скончался, значит, быть отныне Альбрехту-младшему единственным хозяином в доме, а ей, Агнес, единственной хозяйкой... Только вот надо бы быстрее разделить имущество с братьями и Барбарой.
Но Альбрехт что-то все тянул, отмалчивался, ссылался на то, что восемнадцатилетний Эндрис должен закончить учебу. А стоило тому вернуться домой, заявил огорошенной жене, что сам он снова уезжает в Италию.
Слуга Виллибальда Пиркгеймера нерешительно постучал в дверь его кабинета: хозяин нынче не в духе, за лишнее беспокойство может и прогневаться. К счастью, на сей раз обошлось без попреков: приходу мастера Дюрера господин был рад. Виллибальд надеялся, что Альбрехт поможет ему скоротать тоскливый день: не ладились в последнее время отношения Пиркгеймера с городским советом, да вдобавок злая подагра коварно подкралась к нестарому еще патрицию. Так что приходилось неделями безвылазно сидеть дома, брюзжа на слуг.
Да только похоже, что Альбрехт зашел не развеять тоску друга, а скорее поделиться своею...Что ж, ничего нового Виллибальд ему не скажет. Кроме того, что говорил уже тысячу раз: Агнес давно пора поставить на место. Пора с тех самых пор, как она отказалась дать Альбрехту денег на поездку в Венецию. Да где это видано, чтобы жена брала над мужем такую волю? И не разговорами следовало укорачивать Агнес, а хорошей затрещиной! Да больно мягок у Альбрехта характер. Вместо того чтобы как следует проучить жену, он одолжил денег у Виллибальда и уехал тайком, дождавшись, когда Агнес отправится на ярмарку. Ну что ж, теперь пусть пеняет на себя и терпит новые выходки вконец распоясавшейся жены. И все же долг дружбы заставил Виллибальда достать кувшин и стаканы и терпеливо слушать сетования друга, подливая вино в его быстро пустеющий бокал. А мастер Дюрер с каждым новым глотком все горше сетовал на свою жизнь.
Господи, да дай он Агнес волю, она сама станет за печатный пресс.
Будет снимать оттиски до той поры, пока дерево не рассыплется в прах, а гравюры Дюрера, расплодившиеся, как глиняные горшки, не наводнят города и страны. Сколько раз он говорил ей, что истинные произведения мастера — это лишь первые пятьдесят — шестьдесят, от силы сотня копий. На остальных уже не та линия, не тот штрих... Как воевал он с Агнес за жалованье, которое платил своим подмастерьям сверх обычной нормы, объясняя, что его резчики не чета другим. Он сам обучал каждого из них и никогда не оставлял в одиночку нарезать доску: стоял рядом, следил и поправлял. Ну а уж почему Альбрехт сам становится за пресс, когда начинает печать новой гравюры, Агнес и вовсе не могла понять. Как не могла понять, чем не угодило мужу давно освоенное им дерево и зачем принялся он резать свои гравюры и на меди тоже.
