И старый Дюрер сдался. Ох, как же горячо Альбрехт тогда благодарил отца... Обещал стать лучшим художником в Нюрнберге, а может, и во всей Германии. Ведь для этого только и нужно, что быть прилежным, прислушиваться к каждому слову мастера Вольгемута да молиться Господу, чтобы тот даровал силы для праведных трудов. Но месяцы шли, слагаясь в года, работы Альбрехта все чаще вызывали похвалу учителя, а сам он никак не мог избавиться от ощущения, что только вчера начал учение. Может, есть в ремесле живописца тайна, которая отличает это занятие от сапожного и портняжного, оружейного и ювелирного?
Мастер Вольгемут, с которым он поделился своим сомнением, укорил Альбрехта в гордыне. Уж не хочет ли он сказать, что живопись — это вовсе не ремесло? Но только семь занятий волей императора Священной римской империи имеют звание свободных искусств: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, музыка и астрономия. А раз живописи нет в их числе, то и искать в ней откровений не следует. Так что пусть Альбрехт выбросит из головы лишние мысли и учится получше растирать краски да покрепче держать штихель. И Альбрехт учился: до рези в глазах и кровавых мозолей.
Вот только ночью, стоило ему лишь добраться до своего тюфяка, его со всех сторон окружали волшебные сны. В них нарисованные фигуры вдруг обретали плоть и кровь, а в лицах людей, изображенных на портретах, начинала светиться бессмертная душа, дарованная им Господом.
И проснувшись, Альбрехт никак не мог поверить, что нет на свете секрета, который позволил бы ему сделать свои сны явью. Только вот где искать тот секрет? А главное, как объяснить близким, зачем он его ищет и почему не решается с благодарностью принять то, что уже имеет и о чем многие в его возрасте только мечтают?
Ох, и разыгрался же в доме скандал, когда он объявил о своем решении ехать в Италию. Отец ходил мрачнее тучи, мать плакала, Агнес канючила, уткнувшись лицом в подушку... А он не мог думать ни о чем другом, кроме как о мечте, захватившей его в свой коварный плен. Быстрокрылыми птицами пролетели дни путешествия, и за горами, которые перевалил караван, вскоре открылась Альбрехту невиданная ранее страна и город, красивее которого, казалось, нет во всем свете — Венеция...
Спохватившись, мастер Дюрер заметил, что, занятый своими мыслями, машинально набросал на листе навсегда врезавшуюся ему в память венецианскую панораму.
А рядом несколько женских профилей... Из каких глубин его памяти всплыли их позабытые черты? Обмакнув перо, он поспешно и густо заштриховал рисунок. Не хватало еще, чтобы Агнес его увидела. Она и так приходит в ярость при одном упоминании о Венеции.
Как же случилось, что все, что дорого ему в жизни, так ненавистно Агнес? Может, прав был отец и ему следовало отложить ту поездку? Думать больше о молодой жене, а не о собственных грезах? Ну да что теперь об этом размышлять...
