Например, она не могла слышать волнующий эротичный голос Адель Астер, когда та пела знаменитый шлягер сына «The Man I Love»: матери казалось, что это бесстыдное обращение к ее мальчику и что Адель поет, обернувшись к сидящему за роялем Джорджу. Мама Роза пробовала убедить сына снять песню. Слава богу, безуспешно. Потом мама Роза обратила свой негодующий взгляд на «слишком прозрачные» костюмы к спектаклю. Поскольку дело касалось не собственно музыки, Джордж уныло поплелся к директору, чтобы выставить ему ультиматум матушки: если костюмы не заменят — он отдаст музыку в другой театр. Такие казусы случались постоянно. Джордж понимал, что мать ревнует его к женщинам, и относился к этому со снисхождением: мама Роза просто боится, что любимого сына захомутает недостойная вертихвостка. Сам Джордж без женщин обойтись не мог, но все свои бесчисленные и, как правило, короткие романы прокручивал подальше от материнских глаз.
С кем только он не встречался: с Адель Астер, Гертрудой Лоренс, Мэрилин Миллер, Китти Карлайл…
Кей была единственной женщиной, роман с которой так беспрецедентно затянулся: год, второй, третий…
Очень часто Гершвин скрывался вместе с Кей в особняке Уорбургов в Коннектикуте, где они предавались блаженной свободе: гуляли, без конца целовались, музицировали в четыре руки. Он узнал Кей гораздо лучше: это был настоящий огонь, а не женщина; она ни в чем не знала середины — ее настроение бывало либо крайне приподнятым, либо подавленным. Однажды он видел, как она отчаянно скачет на лошади — бесшабашно, лихо: по кочкам, через препятствия, волосы развеваются на ветру, глаза горят.
Он тогда подумал, что такая способна на что угодно. Кей пыталась усадить на лошадь и Гершвина, но он позорно струсил, сославшись на несуществующий вывих ноги. В теннис она заставила его играть силком. Вот уж было зрелище, когда Джордж, смешно приседая, опасливо придерживал левой ладонью правую кисть: а вдруг повредит руку? Ведь тогда все — прощай, музыка!
Все слова между ними были уже сказаны: Кей твердила, что ради Гершвина готова на все. Она и вправду, забросив семью, выполняла обязанности его секретаря, записывала партитуры, давая весьма, между прочим, ценные советы по поводу композиции: однажды заметила, что иным его вещам не хватает размаха и смелости — в точности как при игре в теннис, когда он боится ударить изо всех сил по теннисному мячу.
Джордж делал вид, что не слышит обидных слов. Ну конечно, он тоже был готов ради нее на все и ни перед чем не остановился бы, но о чем речь? Кей замужем, у нее дети. Как же он, дурак, недооценивал ее и переоценивал себя! Она сделала ему «мат» в несколько ходов, как он потом сообразил. Вернее, не ему, а его прекраснодушной несостоятельности. В один чудесный день выяснилось, что ее муж Джимми больше не живет с Кей и детьми под одной крышей: она призналась ему, что любит Гершвина. Бедный Джимми решил, что виноват в этом сам: ведь он всего лишь банкир, а жене нужен человек искусства. Униженный, уничтоженный, он, ради того чтобы вернуть жену, предложил написать стихотворные тексты для мюзикла, который Кей, воодушевленная Гершвиным, задумала сочинить! Кей оказалась талантлива как черт — безо всякой протекции Джорджа в 1930 году на Бродвее поставили ее мюзикл «Fine and Dandy», выдержавший впоследствии целых 255 представлений!
Между прочим, первый мюзикл в истории Бродвея, целиком написанный женщиной...
Гершвин знал, что Кей мечтает выйти за него замуж; он и сам часто думал, что из всех женщин, с которыми он встречался, она оказалась самой идеальной как внутренне, так и внешне, и он непременно женился бы на ней и наверняка был бы счастлив, но… По его разумению, это «но» имело обличье трех очаровательных белобрысых злючек с пышными яркими бантами: дочки Кей дружно ненавидели Гершвина. Однажды он по их милости сел на кактус, искусно спрятанный под покрывалом его кресла; потом обнаружил, что его очень дорогой сюртук испачкан масляными красками жизнерадостных цветов; а на Рождество старшая из маленьких хулиганок, Эйприл, с милой улыбкой преподнесла дяде Джорджу подарок — розовую сумочку, полную живых пауков!
Но даже если бы девчушки и любили его! Какой из него воспитатель, какой отец?! И размышления о перспективе отношений с Кей снова упирались в расплывчатую неопределенность.
Кто знает, что приключилось с Джорджем в тот сырой осенний день 1929 года, который он считает началом своих злоключений? На репетиции очередного бродвейского мюзикла «Девушка из шоу» Гершвин с трудом оторвался от непрекращающихся попыток улучшить свою партитуру и, отхлебнув обжигающего кофе, уселся за рояль показать музыкантам, как надо играть. Внезапно в глазах потемнело, в висках застучало, руки стали тяжелыми, и он потерял сознание.
С тех пор приступы внезапной, словно камнепад в горах, адской головной боли стали повторяться все чаще, по ночам неизвестно откуда наплывала странная, мучительная тоска, и его тело и сознание парализовывало состояние, которое он мог определить только как страх смерти.
Гершвину посоветовали обратиться к модному и дорогому психоаналитику Грегори Зилбургу, последователю Фрейда, — у него было много клиентов из творческой среды. Гершвину не понравилось, каким недобрым взглядом этот самоуверенный врач окинул бедную изнервничавшуюся маму Розу, пришедшую с Джорджем на первый прием. Доктор Зилбург выпроводил обиженную даму за дверь при первой же возможности и попросил Джорджа впредь всегда приходить без сопровождения. Он как-то молниеносно быстро разобрался в жизни Гершвина и расставил все точки над «i», определив причины его болезненного состояния.
