Нахал! В 21 год на уличной твари женился!» В ужасе от его поступка были все: родные, знакомые. Карьера оказалась под угрозой. Но страшнее всего было то, что Дина (так он стал называть жену) осталась абсолютно чужим для него человеком. Ее мало интересовали категории добра и зла, она едва знала грамоту и толком не понимала, чего от нее, в конце концов, требуют. Даже рождение сына Евгения не сделало их ближе...
Дина, покорная, ездила за мужем по всему свету: Париж, Шанхай, Нагасаки, но в кругу офицерских жен была чужой. В Нагасаки она подружилась с женой мичмана Михаила Ставраки (того самого, с которым Шмидт в молодости снимал квартиру и который сыграет роковую роль в судьбе бывшего друга).
Как-то Дина пожаловалась мужу на домовладельца Катаоки. Разгорелся жуткий скандал с участием российского консула. Петр Петрович в ярости кричал, что прикажет матросам выпороть наглеца либо просто убьет его на улице. Ведь была задета честь жены офицера российского флота! Начальство тут же вспомнило о его нервических припадках, и дело приняло совсем другой оборот. В нагасакском береговом лазарете, где омерзительно пахло лекарствами, Шмидта лечили от неврастении. Оставалось одно: уйти в отставку.
Жизнь на суше оказалась еще тяжелее. Когда Григорий Николаевич Хрептович предложил должность второго помощника капитана на торговом судне, он согласился.
Письма к жене были сухими и короткими, писать о чувствах, которых не испытывал, он не мог...
«Дел у меня бездна, — писал он 17 декабря 1903 года, — в бегах вот уже два дня. «Диана» так мало пострадала, что я сам пришел своей машиной в Копенгаген, это после того, что она была вся полна водой и 16 суток билась о камни... Трудно было бы жить на свете, если бы я знал, что мой пароход погиб. В те страшные минуты, когда я спасал людей на шлюпках, выкидывая их на берег, я знал, Дина, что не бросил бы парохода никогда, я похоронил бы себя вместе с ним».
...Петр Петрович отдернул занавеску и с удивлением увидел, что уже совсем светло. К счастью, у проводника оказалась стопка чистой бумаги, и он стал писать Зинаиде Ивановне.
«Мы оба почти одновременно закрыли свои старые книги жизни и стоим перед новыми, робкие и нерешительные. Вы в своей нерешительности перелистываете последние страницы старой прочитанной книги, а я захлопнул с горечью свою, и мне тяжелы воспоминания об этой мучительной и бессмысленной повести. Но много аналогии в нашем положении, хотя Вы сохранили гораздо больше жизнеспособности и энергии, а я устал.
Крепко жму Вашу руку. Письмо Ваше будет для меня большой радостью. Ваш дикий попутчик».
Через два дня, читая это письмо, Зинаида Ивановна сильно разволновалась. Порывисто встав с кресла — так, что листки соскользнули на пол, — она подошла к туалетному столику и стала всматриваться в отражение, пытаясь найти черты необыкновенной красавицы, так взволновавшие ее попутчика.
Она нисколько не жалела ни о поцелуе руки, ни о том, что позволила себе писать. Никто из знакомых мужчин не волновал ее так, как этот морской офицер. Она сразу отметила и его нервное худое лицо с небольшими усиками, и манеру пристально смотреть собеседнику в глаза. Петр Петрович смотрел, словно вопрошая: «Не придумал ли я тебя? Есть ли ты на самом деле?». Зинаида Ивановна укуталась в шаль, зябко повела плечами и спросила вслух: «Любовь ли это?» Ее голос странно звучал в тишине дома, и, казалось, она услышала ответ: «Не отталкивай. Может, это и есть твоя судьба»...
Старый солдат Авдеич, служивший почтальоном, стал теперь самым желанным гостем в доме Шмидта. Его встречал не денщик, а сам хозяин.
