Причем чтобы родственникам было не скучно слушать историю в сотый раз, дополнял сюжет новыми подробностями. Тут даже взрослые жалели:
— Хотели бы мы вернуться в детство, чтобы тогда прочитать эту книжку…
И дед вдруг понял, что должен исполнить это их желание для детей, которые пока не выросли.
Как я уже говорила, дедушке было не свойственно задирать нос. Все мы люди — не трепетал он и перед власть имущими. Кроме того, считал, что с помощью переписки можно добиться чего угодно: за свою жизнь он дважды писал генсекам — Сталину и Хрущеву (причем второй в результате даже помог получить нам квартиру). Тем же способом достучался и до Самуила Маршака — послал рукопись сказки. В послании он обозначил и основные отличия от сказки Баума, которые к тому времени внес в текст: изменил имена героев, родственные связи, название страны…
«Льюис Кэрролл, как и я, математик, а вон какая у него получилась «Алиса», — как бы оправдывал он свое писательство.
Маршак ознакомился с рукописью и ответил по почте: «Вы можете быть полезны для детской нашей литературы». Потом он свел деда с Макаренко, который отметил в произведении педагогические нотки: у Элли в отличие от Дороти есть миссия — помочь исполнить желания трех волшебных существ.
Дед надышаться не мог на каждую типографскую страницу — сам правил текст, выискивая опечатки. И умилялся любой детали: «Издатели хранят мою рукопись в папке изумрудного цвета!» Книжка вышла за два года до войны и тут же разлетелась из магазинов.
Издательство наштамповало еще тираж… Потом дед с семьей отправился в эвакуацию в Алма-Ату. У него был «белый билет» из-за зрения, а вот мой отец успел повоевать. По возвращении они обнаружили, что на даче вся их библиотека ушла в печь.
— Книги выполнили свое назначение — они кого-то согрели, — горестно вздохнул тогда дедушка, понимая, что, возможно, та же участь постигла и его первую книжку…
Но это было не так: на наш московский адрес вдруг посыпались письма от детей. Одни писали, что взяли свою любимую книжку в эвакуацию, когда в спешке собирали самые необходимые вещи, другие — что это единственный томик, в который ребенок вцепился, когда нечем было топить зимой… И он согревал их морально.
«Волшебника...» не поглотили ужасы войны, напротив, он многим помог сохранить детство!
Я родилась вскоре после войны и хорошо это помню: дедушка вечно сидел за столом, закопавшись в груды конвертов. Трепетно распечатывал каждый и всем старался ответить. А с некоторыми детьми даже созванивался и обсуждал продолжение своей книги. Один такой мальчик — Боря, прикованный к инвалидной коляске, до сих пор общается со мной по телефону. Хотя он давно переехал в Америку, ему сейчас лет 50 и мы никогда не виделись. Трудно поверить, что такое вообще бывает.
К читателям я деда никогда не ревновала — он уделял мне много внимания. Родители же были слишком заняты новорожденными братьями-близнецами. В нашей тесной квартирке на окраине Москвы не хватало мебели: мы с дедушкой спали вместе, я забивалась ему подмышку, как в гнездо.
А на втором ярусе кровати нависал мой дядя. Жили мы в общем-то всегда небогато. После войны все перебивались. Папа рассказывал, что первое время бабушка вязала носки, чтобы прокормить семью. А дед однажды пропал куда-то с дачи на два дня. Семья уже обеспокоилась, когда он появился во дворе с живой буренкой. Гнал скотину 40 километров до Москвы, как герой какой-нибудь сказки, ей-богу!
И даже когда огромными тиражами вышли все книги, дед подсчитал, что гонорары за 18 лет просто удвоили его педагогический заработок. В дневнике даже есть ироническая запись на этот счет: «Богатство! А ведь я еще не из самых малопечатаемых авторов, середняк… Верхи все изыскивают способы урезать писательские аппетиты».
Детских писателей почему-то ставили ниже, чем «взрослых». Кстати, еще в Союзе дедушкины книги перевели на разные языки мира, но то, что выходило за кордоном, вообще не оплачивалось — гонорары отправлялись в казну государства. Дед, по сути, нас обеспечивал, но мы никогда не шиковали. Зато приобрели мотоцикл с прицепом, из которого всегда несло сырой рыбой — на нем мы с дедушкой ездили на озеро. Я сидела в обнимку с ведром и ловила скользких рыбешек, которые старались выпрыгнуть по пути.
Стоило ли сие положение стольких трудов? Да дед ведь не за деньги корпел. У меня же все это на глазах происходило. Он как раз работал над новыми главами «Волшебника...» в первые годы моей жизни — дети подвигли его дописать книгу. Дед всегда запирался от меня в кабинете — чтобы думать не мешала.
Так что выход этой книги у меня скорее ассоциируется с появлением в нашем доме длинного как жердь гостя с донкихотской бородкой. Художник Леонид Владимирский всегда приходил с кучей эскизов и требовал подстроить под них текст: «Я вот так героя увидел, а у тебя написано неправильно!» — дерзко заявлял он деду. Я всегда слушала их дружеские споры, забившись в щель между шкафом и кроватью. Дед знал, что я там, и порой на меня ссылался:
— Да я все знаю про маленьких девочек — вон, у меня внучка Элли ровесница!
— У меня самого такая же дочка — вот она! — художник в ответ протягивал деду рисунок девочки с двумя косичками. Он даже Буратино со своей дочки Аи рисовал.
