Тогда я понял, что со сценой больше не расстанусь.
Потом «Доходное место» сняли по приказу сверху, закрыли и спектакль «Банкет», где у меня была хорошая роль. Я ушел из «Обыкновенного чуда» — спектакль никак не мог выйти на сцену, и я уже забывал текст… Все очень непросто было в Театре сатиры.
В «Женитьбе Фигаро» мне поначалу предложили роль графа Альмавивы. Я сказал Плучеку: «Вы ведь зовете на эту роль Гафта, зачем же меня морочите? Давайте то, что действительно дадите». И мне дали роль лакея. Нам с другими тремя ребятами аплодировали за то, как мы стояли, как подставляли стулья под попы актеров.
Однажды во время спектакля по телевизору шел чемпионат мира по футболу.
Цветной телевизор стоял внизу, в комнатке рабочих. Мы, лакеи, спускаемся туда в камзолах и жабо и видим: у телевизора расположился здоровенный парень — рабочий сцены, похожий на уголовника. Как только мы появляемся, он сразу выключает телевизор и посылает нас на три буквы. Я включаю, он снова выключает… Тут меня кто-то окликнул, я обернулся, и сразу же рядом со мной металлический молоток в стенку — чпок! Мы сцепились, и если бы меня не оттащили, я бы его придушил. В это время кричат: «На сцену!» Выхожу играть, а у меня жабо красное от крови...
В «Доходном месте» в сцене, где я бил рукой по столу, мне под ладонь подставили граненый стаканчик, и кожу с ладони как бритвочкой сняло. Пошла кровь, и я прямо на сцене спрашиваю: «Кто?!»
Тот, кто это сделал, с испугу ответил: «Я…» В антракте я взял его за шиворот — и в гримерку: «За что? Что я тебе сделал? Мы же приятели…» Он признался, что его попросили мои «доброжелатели». В общем, в Театре сатиры мне не очень сладко было. Если бы я не был тренирован улицей, то там не выжил бы.
В конце концов оттуда ушел.
Юрий Александрович Завадский звал меня в Театр имени Моссовета играть Арбенина в «Маскараде». Но труппа уехала на гастроли в Днепропетровск, а потом Юрий Александрович попал в больницу. Я опять лежал дома на кровати, смотрел в потолок и выпивал рюмочку за рюмочкой… Не знаю, чем бы все это кончилось, но вдруг позвонили от Юрия Петровича Любимова и пригласили зайти в Театр на Таганке.
Любимов спросил: «Будем оформляться?» — «Да».
— Вам несказанно повезло — Театр на Таганке тогда гремел…
— Юрию Петровичу и театру я служил верой и правдой. Он меня ввел в спектакль «Живой». Гениальная была работа: театр ее показывал девять лет, и спектакль все время закрывали. Его судьба зависела от министра культуры СССР Екатерины Алексеевны Фурцевой, женщины во многих отношениях замечательной. После того как в «Сатире» закрыли «Доходное место», мне несколько раз звонили, приглашали на дачу к министру культуры. Я советовался с мамой, она говорила: «Никуда не поедешь!» И я каждый раз отказывался. В конце концов мне намекнули, что у меня ничего никогда не будет. Предсказание сбылось, у меня действительно ничего и не было: зарплата в 65 рублей, звание не давали.
А вообще-то Екатерина Алексеевна очень милая была и нравилась мне как женщина...
И вот во время очередной сдачи «Живого» мы все сидим на авансцене, а она в зале, в первых рядах. Фурцева смотрит на меня и улыбается. А я понимаю, что мне капут.
— Упустили вы свою удачу… А какие нравы царили на «Таганке», там вам было проще, чем в Театре сатиры?
— Хотя, конечно, там имелись бегавшие к начальству «шептуны», но в основном на «Таганке» работал изумительный народ, и свой первый день в театре я до сих пор помню в мельчайших подробностях. Завтруппой показала мою гримерку, я открыл дверь, оттуда выкатились бутылки. Затем из комнатки вышел маленький человек подшофе с завитушками вокруг лысины — Рамзес Джабраилов.
