Маленький, заваленный разным сором участок, заросшие лебедой клумбы. С колонн уже облезла штукатурка, некоторые окна забиты досками, а крыша наверняка течет… Тропинин определил это с первого взгляда, заметив потеки ржавчины на кровельном железе, и решительно повернулся к выходу. Дом хорош и недорог, но в него надо вложить еще столько же денег. Да и зачем им троим такие хоромы?
Отец и сын уже собирались покинуть двор, но тут на лестнице появился растрепанный и нетрезвый купец Миронов. Он кубарем скатился вниз, подлетел к Тропинину и, цепко ухватив его за рукав, задышал в щеку перегаром:
— Ваше высокородие, почтеннейший Василий Андреевич! Неужто вы меня не упомните?
В 1824 году осчастливили наше семейство портретом незабвенной, почившей в бозе супруги…
Тропинин обернулся, всмотрелся в красную, опухшую, бородатую рожу и, к своему немалому удивлению, действительно все вспомнил. Тридцать с лишним лет назад купец Миронов был подтянут, темноволос, а его молодая жена оказалась настоящей красавицей. Разбогатев на военных подрядах, саратовский мануфактурщик перебрался в Первопрестольную, построился, обжился и решил заказать портрет любимой жены самому модному московскому живописцу. Тропинину он не понравился: слишком много спеси, да и жаден Миронов был не в меру. Но выбирать заказчиков ему тогда не приходилось — он в ту пору еще был крепостным и считал каждую копейку, рассчитывая получить вольную.
И все же то были неплохие времена: в двенадцатом году он спас обоз с барским добром, после войны занялся восстановлением дома графа Моркова.
В Москве он до изнеможения занимался живописью: вместе с домами сгорели и картинные галереи, иностранные художники боялись ехать в разоренную Москву, от заказов не было отбою. А вместе с потоком заказчиков росла и его слава, москвичи поняли, что в их городе работает художник, не уступающий лучшим западным мастерам. Да какое там, Тропинин гораздо лучше! За одну его работу можно отдать трех французов!
Так говорили в московских гостиных, и вернувшийся с войны граф Морков смекнул, что владеет истинным сокровищем. Василий больше не прислуживал за столом, после того как заезжий француз, графский гость, узнавший в лакее того самого Тропинина, начал усаживать его рядом с собой.
Под мастерскую ему отвели самую светлую комнату в доме, граф обращался к нему на «ты», но уже по имени-отчеству. Все шло к тому, что он получит вольную: светские знакомые то и дело пеняли Ираклию Моркову на то, что негоже держать в рабстве замечательного художника. А за неделю до того, как на Пасху вместо крашеного яичка граф протянул ему заветную бумагу, к Тропинину наведался купец Миронов — его жену он писал у себя в мастерской…
Тропинин чуть отодвинулся от тяжко сопящего купца и ответил:
— Ну как же, как же. Помню... А что ваша супруга?..
— Скончалась она, благодетель, второй год как померла от чахотки!
Только портрет, что вы с нее написали, и остался. С тех пор все прахом и пошло. Думаю о ней и пью не просыхая…
Отец и сын выскочили из ворот не оборачиваясь, Тропинин прыгнул в дрожки, втащил в них Арсения за рукав и крикнул извозчику: «Трогай!» Дом, где умерла женщина, болевшая той же хворью, что и его жена, он не купил бы ни за что на свете, пусть в нем даже будут золотые полы.
На улице темнело, а им еще надо объехать два дома.
Извозчичья лошадка уныло плелась между высокими заборами, из-за них доносился то густой собачий лай, то гитарный перезвон, то бас отчитывающего домашних местного лавочника. Арсению захотелось приободрить отца: — Помните, папенька, как учитель Щукин приревновал к вашему таланту и уговорил графа никого не слушать, вольной вам не давать и забрать вас из Петербурга в Кукавку?
А когда вы стали свободным человеком и написали ему, что хотите добиваться звания академика, он не только вам не помог, но и написал, что и отчества вашего никогда не знал, и фамилии не упомнит?
— Еще бы...
— И каким же он выглядел дураком, когда вам присудили звание академика! Как боялся, что вы останетесь в Петербурге и отобьете у него заказчиков! А вы этого не сделали...
— Потому что в Москве вольготнее. Там бы я поутру два с половиной часа торчал в передних, ждал, пока заказчик соизволит меня принять и попозировать.
В Москве же я за это время уже успевал наработаться всласть…
Арсений замолчал, и через несколько минут извозчик подвез их к третьему дому — его Тропинин тоже забраковал. Зато четвертый оказался хорошим, уютным, расположенным на тихой улице. Они быстро сошлись в цене с хозяином, договорились, что им останется обстановка —тот купил ее по случаю, после московского пожара. Продавец и покупатель ударили по рукам, выпили по рюмочке в честь сделки, и когда Тропинины вышли за тесовые ворота, в темно-синем звездном небе висел яркий месяц, а за высокими заборами дружно брехали спущенные на ночь цепные псы. Когда выехали с улицы, отец положил Арсению руку на плечо и сказал:
— Думаю, здесь мы будем счастливы.
