— Хорошо, а правда, что мама подарила вам в детстве барашка?
— Абсолютная правда. Это случилось во время войны, когда меня отправили в деревню к дедушке. Чтобы я не грустил, мать решила подарить мне барашка. Я его выхаживал, выращивал, кормил из соски, и в конечном итоге четвероногий малыш стал воспринимать меня как свою маму. Мы всюду были неразлучны, он ходил за мной как собачка. Вы скажете: точно, как Маленький Принц. Но у меня действительно был всамделишный барашек, не выдуманный! Мой единственный друг. Чуть позже, правда, у меня появилась собака. Помню, как выгуливал ее на поводке по солнечным парижским бульварам, а параллельным курсом не спеша следовал строгий, весьма сосредоточенный человек, державший на веревке… огромного слона!
Удивительное воспоминание детства — слон на послевоенной парижской улице! Я, кстати, до сих пор не могу вспомнить, откуда взялся тот слон, — может, бродячий цирк находился где-то поблизости? Мы с хозяином слона переглядывались и вели своих питомцев дальше.
— Еще одно необычное ваше приключение!
— Сверстники со мной общались мало, я был одиноким. Да и школу ненавидел. Мой самый навязчивый страх — дневник. Точнее, «показ дневника взрослым в субботу вечером». Учился я плохо. Кроме того, у меня был кузен старше меня на два года, круглый отличник, — и его постоянно ставили мне в пример. Тоже мука страшная… Потом к навязчивому страху по поводу дневника добавилась такая же неотступная тоска по отцу. После развода родителей меня отправили на семь бесконечных лет в католический интернат.
Как вы понимаете, место особое. С решетками на окнах. Где-то там, за горизонтом, бушевала война. Еда нам подавалась всегда холодная, вкус ее был гадок — помню до сих пор. Помещения, в которых мы ютились, казались выстуженными, а стены — ледяными. Никогда после я не испытывал такой гнетущей тоски, мрака, ужаса. А от тех ощущений спасался, как мог: закрывал глаза и улетал в мечту. Планировал стать Джонни Вейсмюллером, игравшим в кино Тарзана, и думал, как было бы здорово жить в лесах, подальше от любого вида цивилизации...
Из лирических грез меня бесцеремонно вытаскивали сверстники. Эти жестокие и беспощадные мальчишки, от которых возможно спастись лишь двумя способами: быть либо очень сильным, либо очень умным.
Ни одним из этих двух качеств я, увы, не обладал. Поэтому нашел для себя что-то среднее — стал всеобщим посмешищем. Этот способ выживания я открыл совершенно спонтанно, скорее от внутреннего страха и одичания, — и, что удивительно, он оказался единственно действенным в данной ситуации. Комик, дурачок, шут — ну что с него взять? И местные силачи-драчуны неожиданно прониклись ко мне не только симпатией, но и братскими чувствами — они стали мне покровительствовать, защищать. Я вдруг превратился в неприкасаемого. Чуть что — они вставали за меня горой: «Пьера не трогать. Он нас смешит». Так юмор стал моим нечаянным спасением. Способом выживания. А с годами, разумеется, я сумел в себе разобраться и сделать комедиантство своей профессией, да что там — судьбой.
— А это правда, что вы — аристократ по крови?
— Чистая правда. По линии дедушки. Он был состоятельным аристократом, и по его милости я получил столь утонченное имя — Пьер Ришар Морис Шарль Леопольд Дефе. Я ведь именно «Дефе»! О, помню свои каникулы в старинном родовом замке и личного шофера, забиравшего меня из колледжа в юношеские годы! А благодаря моему второму деду по фамилии Паолассини в моих венах течет итальянская кровь. Он был простым человеком, учившим меня приземленным жизненным наукам — охотиться, удить рыбу, раздобыть в лесу дров. Так что смело могу сказать — был я в детстве и Маленьким Принцем, и Томом Сойером, причем одновременно. И со мной постоянно случались удивительные вещи. Например, в 1936 году… Я — вредный толстячок, который капризно отстраняет мамину руку с ложкой супа и наотрез отказывается внимать ее уговорам.
Тем временем за окном стоит чудовищный шум. То бунтует Народный фронт — люди дерутся, скандируют лозунги. Грохот на мгновение заставляет меня забыть о борьбе с противным супом и мамой и с интересом уставиться в окно. «Что происходит?» — спрашиваю. «Видишь ли, эти люди вышли на демонстрацию, чтобы выразить свой протест», — ответила мама. «А что им не нравится?» — удивляюсь я. «Что ты не хочешь есть свой суп», — без тени улыбки отвечает она.
Я жутко испугался и спешно опустошил тарелку, с опаской поглядывая на толпу за окном.
И тут случилось подлинное чудо. Поверьте, я видел это собственными глазами!
