Попал в компанию, которая активно подворовывала все, что плохо лежит. Когда брат не захотел этим заниматься, начались проблемы. Пришлось провожать его из школы. Снега в ту зиму намело горы… Топаем с Леней по узеньким деревянным мосткам, а впереди стоят мальчишки. «Иди, Лень, вперед», — командую я. — «Там же эти… Давай обойдем». — «Нет!» Сердце мое колотилось где-то в районе левой пятки, как боялась! Я была готова бить налево и направо. Леня же драться вообще не умел. Так и шли через живой коридор: сжатая до предела пружина — я и покорный брат. Расступились они, только когда мое звериное лицо приблизилось к ним вплотную. После этого случая от Лени отстали.
Портфелей тогда не было, и в школу ходили в надежде на скорейший коммунизм с чем придется.
Я — с деревянным баулом. Им и била. Вскоре досадное Каланча сменилось на милитаристское Майор. Каждый обиженный мог обратиться ко мне за помощью. Я вкупе с деревянным баулом стала олицетворением высшей рукастой справедливости. Правда, иногда приходилось лупить на всякий случай весь класс… И настал тот день, когда отучить меня махать кулаками собралась вся школа. Но куда им против гениального стратега Майора! Ни разу они меня не поймали. Смывалась через окно в уборной, через чердак… Поэтому была вечно ободранной, чумазой. Мама всплескивала руками: «Господи, да что ж это такое? Почему родилось все наоборот?!» Как всегда не получив реванша от меня лично, переключились на безответного Леню. Но быстро поняли свой просчет: тех, кто смел тронуть брата, я била в кровь… Наверное, многое сейчас кажется диким.
Но надо понимать, в какое время мы жили. Дети улиц же. Гуляй, рванина! Однажды меня пырнул ножом прямо по дороге в школьную библиотеку мой ровесник. Хорошо, мы в морозы носили толстенные такие «овчины», и лезвие финки не смогло пробить ее и по руке прошло вскользь. До сих пор шрам остался. А тогда я радовалась, что его за проступок выгнали из школы. Словом воспитала в себе бойца, что в свою очередь помешало стать бойцом моему брату. Но я этого пока еще не понимала.
— А кто первым на сцену вышел, вы или Леонид?
— Впервые на театральные подмостки мы с братом вышли в городе Саратове. Папа там актерствовал. Четырехлетнего Леньку выносили на руках в постановке «Хижина дяди Тома». Он почти всегда ревел из протеста — спектакли шли вечером и ему хотелось спать.
С той поры он сцену недолюбливал, поэтому не мечтал об актерской карьере, даже когда подрос. А мне досталась роль с репликой в постановке «Разгром». «Ведут! Ведут! Шпиона ведут!» — вопила я, с трудом справляясь со своим восторгом от того, что мне доверили самостоятельный выход на сцену. «Настоящие» роли мы получили позже, в Якутском театре. На спектакль «Дети улиц» было не достать билета, женщины рыдали, у театра постоянно дежурила «скорая»… Леня так играл девочку Вальку, которая умирала, что зал захлебывался слезами. Верила даже я. Кстати, я в той постановке играла мальчика Кольку, брата Ленькиной героини. Просто по сюжету брат должен быть старшим…
Актерство — это у нас с братом от отца. Надо признаться, что мы все время переезжали, как цыганский табор, не только по причине папиной работы, но и их с мамой причудливых отношений.
Отец ревновал ее как бешеный. Ему везде чудились соперники. Однажды он так допек мою красавицу Морю своей ревностью, что она, прихватив Леньку, уехала. Меня, как любимую папину дочку, милостиво оставили ему. Я особенно и не переживала, но легко поддержала папин план по возвращению мамы домой. Он нарядил меня в тряпье, перепачкал лицо, растрепал волосенки и сфотографировал. Продукт своего творчества отправил маминой сестре (знал, что жене, кроме как туда, ехать некуда): мол, пусть поглядит, как дочке без нее плохо. Когда спектакль не произвел ожидаемого впечатления, мы потащились к Харченкам сами. На вокзале папа уговаривал меня рассказать маме, мол, я видела, как он под поезд бросался… Но она нас и без истории про суицид не выгнала.
