Ну уж нет, она не собирается корчить из себя ученую даму перед этими воблами:
— Я думаю, что зелень к обеду сочнее всего в лавке за мостом Святой Магдалины, — не моргнув глазом, отчеканила миссис Толкин. Остолбенелое молчание длилось несколько минут…
— В высшей степени корректный ответ!
— вдруг громко заметил Рональд. — Эдит в принципе продемонстрировала вам в этой фразе — если бы только произнесла ее на древнеанглийском — ту самую парадигматическую структуру. Констелляции глаголов плюсквамперфекта…
...Эдит в прихожей никак не могла попасть в рукав пальто. Прислуга смущенно топталась вокруг, а миссис Толкин все ждала, что муж бросится за ней, поддержит, утешит… Но из гостиной по-прежнему неслась его скороговорка, и этот голос мысленно преследовал ее до самого дома, пока она брела, глотая слезы, под проливным дождем. Они с Роном не пара, не пара, так она и думала, ведь знала же, что так выйдет. И что теперь с этим делать, куда бежать? У нее уже дети, своих средств нет…
Больше жену профессора Толкина на званые обеды не приглашали.
Эдит знала: за глаза оксфордское общество приклеило ей оскорбительное прозвище «кухарка».
Супружеская жизнь у них тоже не очень ладилась, да и хотелось бы посмотреть, у кого она с Роном заладилась бы! Эдит однажды пошутила, что держать их с мужем в одной клетке не стал бы ни один уважающий себя директор зоопарка. Во всем, решительно во всем они оказались антиподами: она — жаворонок, он — сова, до пяти утра горбатится за письменным столом. Из-за этого они решили спать в разных комнатах почти сразу. Рон был разгильдяем, постоянно опаздывал, медлил — она, наоборот, изо всех сил старалась наладить в доме хоть какую-то дисциплину. Завтрак ровно в восемь, чай — в пять, ужин — в семь.
Эдит купила на базаре колокольчик и с его помощью созывала семью к столу, как пастух созывает нерадивое стадо. Все часы в доме спешили на десять минут — вынужденная мера, иначе дети никогда не попадали бы вовремя в школу, а сам профессор начинал бы лекции не в одиннадцать, а, дай бог, к обеду. Собственно, с Рональдом они виделись только за ужином в столовой, где Эдит строго следила, чтобы разговор касался исключительно «семейных» тем: почему Майкл отлынивает от плавания; почему Присцилла испачкала новое платье, почему Кристофер не вернул сдачу из магазина… Ей, сироте, в детстве не знавшей семьи, казалось, что так и должно быть. Именно по этой причине она не терпела, если на ужин оставались друзья Рональда — Джек Льюис, Оден, Райт... От их заумных словоизвержений у нее и детей портился аппетит. Порой Рональд мог, забывшись, вдруг перейти за столом на древнеирландский и, обращаясь к детям, долго им что-то втолковывать.
Эдит в таких случаях хваталась за свой колокольчик и начинала отчаянно трезвонить.
Все время, пока дети росли, Эдит буквально глаз с них не спускала — особенно когда рядом оказывался их совершенно непредсказуемый отец. Взять хотя бы тот случай в 1932 году, когда профессор купил машину «Моррис Каули». Он едва научился водить и тут же предложил прокатить семью в гости в Ившем к своему брату Хилари. Конечно, Эдит с радостью согласилась — они же так редко выбираются куда-нибудь вместе!
Господи, какую же глупость она совершила! Рональд, по своему обыкновению, тут же объявил, что система дорожных знаков недостаточно продумана и нуждается в усовершенствовании.
Проще говоря, дорожные знаки были ему не указ. На повороте на Чиппинг-Нортон он вдруг стал выделывать левой рукой какие-то пасы — то выкидывал ее в сторону, то поднимал вверх: так профессор давал понять следующим за ним автомобилям, какой маневр намеревается совершить. Он ни секунды не сомневался, что другие водители отлично его понимают! Кончилось тем, что Рональд снес кусок дорожного ограждения. Дети страшно перепугались. Естественно, больше Эдит никогда не садилась с мужем в машину.
Отдыхать они не ездили, путешествий муж не любил. Однажды — и эту насмешку судьбы Эдит никогда не забудет — они выбрались летом на озера в Йоркшир, сняв там крошечный домик. Начался отдых с того, что Рональд вызвался пойти купаться с детьми, пока Эдит немного отдохнет.
Придя на пляж, она обнаружила следующее: у самой кромки воды сидели трое детей и завороженно смотрели вдаль. Приглядевшись, Эдит рассмотрела на горизонте знакомую белую панаму Рональда: он неторопливо плыл к берегу, держа в зубах раскуренную трубку. Старший сын Джон суетился на мелководье, не решаясь подплыть к отцу, изо рта мальчугана торчал кусок мокрой грязной коряги! Кульминацией того лета стал детский праздник, который Эдит в кои-то веки задумала устроить, пригласив соседских мальчика и девочку. Три дня она не отходила от плиты, ребята не могли дождаться начала веселья… И вот их сосед, простой клерк, приводит за руку своих смирных нарядных детей. В это время откуда-то возникает… человек в картонных доспехах, в котором Эдит с трудом узнает собственного мужа.
Но самое ужасное — в руке у него сверкает топор, при этом самый что ни на есть настоящий! Подойдя к застывшему на месте соседу, Рональд грозно осведомился, имитируя какой-то жуткий акцент:
— А не желает ли достопочтимый сэр в столь праздничный день порубиться со мной? — и начинает размахивать топором.
Сосед истошно завопил и, схватив своих детей, понесся к калитке, Рональд —за ним. У Эдит ноги приросли к земле, губы и язык одеревенели от испуга, и она не могла двинуться с места. Дети завизжали, началась какая-то невообразимая суматоха, потом внезапно звуки смолкли и свет померк. Очнувшись, Эдит увидела склоненное над ней лицо врача. Оказалось, от испуга она чуть не отдала богу душу, и ее с трудом откачали.
— Все живы?
