Подруга тяжело вздохнула, раскрыла веер и начала энергично обмахиваться.
— Так ты не знаешь...
— Не знаю чего?
Веер в руке Берты замер. Она склонилась над столиком. Инстинктивно Альма сделала то же самое.
— Твоего Кокошку убили.
Альма отпрянула:
— Во-первых, не моего...
Берта не смогла подавить смешок. Это же как нужно измучить женщину своей страстью, чтобы она отказывалась признавать связь с тем, кто больше никогда ее не потревожит... А она-то думала, что хоть теперь Альма даст волю чувствам!
Но нет. Сколько лет они дружны, и ни разу Берта не видела, чтобы Альма билась в истерике или рвала на себе волосы. На похоронах мужа была царственно сдержанна, вот и сейчас, узнав о смерти любовника, сидит и задумчиво рассматривает прохожих. Официант принес запотевший графин с ледяным лимонадом и тарелку со штруделем.
— Меня будут винить в смерти Оскара, — произнесла Альма после того, как официант отошел.
— Да с чего ты взяла?!
— Меня винили в том, что он ушел на фронт, а теперь обвинят и в его гибели...
Берта недоуменно приподняла аккуратно выщипанные брови: — Но ты же не можешь отрицать, что провоцировала его.
Называла «трусом», призывала записаться в добровольцы…
— Я задыхалась! — Альма выразительно округлила глаза. — Ты все прекрасно знаешь. Он невозможный человек! И всегда был таким. Ревность, постоянные истерики, сцены…
— Бусы… — протянула Берта, сдерживая в уголках рта улыбку.
— Да, он носил мои бусы! И если ты думаешь, что это трогательно, ошибаешься. Эти красные бусы не раз ставили меня в крайне неловкое положение. Что уж говорить о его отношении к Малеру.
Берта чуть не поперхнулась лимонадом. Вот, снова начинается. Со смерти Густава прошло всего четыре года, а Альма уже причислила его к лику святых: то и дело упоминала его в разговорах, постоянно превозносила заслуги, восхищалась успехом в Нью-Йорке.
Неудивительно, что Кокошка был недоволен таким обожествлением своего предшественника. Порой он даже слишком бурно выражал недовольство, грозил разбить бюст Малера работы Родена, в присутствии гостей его вдовы отпускал в адрес покойного фривольные шутки. И если поначалу Альма закрывала глаза на выходки молодого любовника, то последние месяцы перед уходом на фронт уже не могла выносить его истерики.
Берта решила сменить тему. В конце концов, если Альма так спокойно восприняла известие о гибели Кокошки, не стоит заострять на этом внимание.
— Как поживает твой супруг?
— Вальтер?
— Господи, Альма, конечно, Вальтер! Неужто ты думаешь, что я имею в виду покойника?
— Мне сложно привыкнуть к тому, что я снова замужем, — пожала плечами Альма, задумчиво взяла в руки бокал с лимонадом и переставила его с одного конца стола на другой. — Знаешь, мне порой кажется, что я не смогу быть кем-то, кроме как вдовой великого Малера. Роль жены архитектора Вальтера Гропиуса прельщает меня куда меньше. Даже официанты обращаются ко мне «фрау Малер».
— Это потому, что вы с Вальтером решили не афишировать свою свадьбу. В курсе только ближайшие друзья. Да и то не все. Сколько вы женаты? Всего пару недель? Кстати, где сейчас Вальтер?
Альма недовольно нахмурилась:
— Все еще в Берлине. Военную службу не так просто оставить, как жену.
— Да, некоторым, между прочим, военная служба стоит жизни, — Берта не могла удержаться от колкости. Ей казалось, что Кокошка принес жертву, которую Альма совсем не оценила, и Берта искренне жалела несчастного художника. Подруга не отреагировала на язвительное замечание, но оно явно не пришлось ей по вкусу, поскольку, поговорив еще несколько минут о погоде, она стала прощаться.
— Извини, дорогая, у меня еще уйма дел. Нужно зайти к шляпнику, потом я хочу купить новые ноты для Анны…
— Конечно, Альми. Береги себя, — Берта уже жалела о недавнем выпаде. Она любила Альму и не хотела ссоры.
Они простились, и Альма под пристальным взглядом Берты свернула за угол площади, после чего ускорила шаг. Но отправилась она не к шляпнику и не в нотный магазин, а по куда более важному делу...
…Студия Оскара осталась точно такой, какой она запомнила ее в свое последнее посещение. А ведь прошел почти год! Огромные окна задернуты суконными шторами, внутри почти прохладно. Посреди комнаты два мольберта, вдоль стен, повернутые «спиной» к зрителю, громоздятся картины. «Как перед расстрелом», — подумала Альма и поежилась. Зачем Оскар так ее мучил? Зачем пошел на войну? Ну какой из него вояка…
...Впервые увидев Кокошку, она подумала, что он похож на большого ребенка: обижается и тут же отходит, хохочет, а через секунду снова надутый.