Однажды я случайно взяла трубку, это была Ямпольская. Голос такой нежный, детский, вкрадчивый. Она попросила, чтобы я собрала ей в Израиль посылку — сигареты, печенье «Причуда» детям... Бред какой-то, если учесть, что она неделю назад была в Москве. Да и отправить надо все немедленно. Я положила трубку, а потом сказала Мише, что делать, конечно, ничего не буду, не собираюсь я быть для Ани девочкой на побегушках.
С этого дня у нас началась холодная война. Аня сигарет с печеньем не простила... Ух, что только мне не пришлось о себе узнать: и что я гуляю направо и налево — ну, молодая, значит, гуляет, и что деньги из Козакова тяну, праздно сижу у него на шее...
...Больше всего, приехав в Москву, я хотела устроиться работать по специальности. Козаков даже думал позвонить своей приятельнице, директору Музея им. Пушкина, чтобы, если будет вакансия искусствоведа, она имела меня в виду. Думал позвонить, да так и не позвонил... А как только я сама заикалась, что есть вариант, он отмахивался: «Зачем тебе эта работа? Эти гроши? И кто будет помогать мне? Я что, должен нанимать человека?»
У нас так сразу пошло, что я стала не только женой Козакова, но и его секретарем, его глазами, его ушами. В особенности глазами, потому что зрение Михаила Михайловича стремительно ухудшалось. Но вот ведь какой парадокс — он не всегда мог чай в чашку налить, не расплескав, а вот хорошеньких девушек замечал всегда и на любом расстоянии. Ну и в театре, конечно, преображался совершенно. Те два часа, что он был на сцене, выглядел таким раскованным, легким и подвижным, что возникала иллюзия — зрение к нему вернулось...
Но дома я ему была нужна ежечасно и ежеминутно.
«Куся, а где у нас вот эта книга лежит? А где мой блокнот? А посмотри, что там у меня записано? Какое расписание на завтра?..»
Если же Михаил Михайлович отправлялся на концерт, то я должна была его сопровождать. Он терпеть не мог зависеть от других, а люди, зная о том, что он плохо видит, старались помочь... Ему же это было не нужно — помощь он готов был принимать только от близкого человека. А потом, так как глаза подводили все чаще, мы вообще стали редко выходить из дома, отказывались от всех светских мероприятий. У нас тоже мало кто бывал. Ближайшие друзья Михаила Михайловича — критик Станислав Рассадин и переводчик Виктор Голышев.
Однако первый болел, а второй был занят семьей — у него молодая жена и двое детей.
И вот скажите: как в ситуации, когда ты рядом с человеком двадцать четыре часа в сутки, еще крутить романы? Но око недреманное на то и недреманное. С противоположного конца провода Михаилу Михайловичу все время сообщали новые подробности обо мне — чтобы держал ухо востро...
— И вы все терпели?
— Взрывалась, конечно. Но Козаков только руками разводил: «Я же не могу ей запретить звонить. Там дети...»
— Ну, вы очень терпеливая...
— Вот и у Козакова возникло ощущение, что я очень терпеливая.
И все понимающая... Это была его любимая присказка: «Надя, ну ты ведь понимаешь...»
...Смешной случай — это по поводу понимания. Вскоре после свадьбы, было около часа ночи, Козаков сидел на кухне и вдруг говорит: «Кусенька, а сбегай-ка за водочкой...» И я побежала за водочкой. Страшно, пустые дворы, ветер... Но если Михаил Михайлович просит, отказать ему невозможно...
Конечно, терпения хватало не всегда. Тяжело все время оправдываться, даже исподволь. Знаю, умным людям ничего доказывать не надо, они все и так поймут, а дуракам рот не заткнешь... Но временами становилось так обидно! Хотелось закричать на весь мир: да, мне не так много лет, но я не исчадие ада, я просто хочу быть рядом с этим мужчиной!
…Но настоящий ад наступил, когда Аня узнала, что мы с Козаковым хотим завести ребенка. «Она хочет обобрать Мишу и Зою! Хочет поделить их наследство!» И понеслось... Наследство... деньги...
Козаков тогда встал на мою защиту, как лев. Он сам так хотел ребенка, что ему было наплевать на весь мир. Кто бы там что ни думал и ни говорил...
— Но родить у вас так и не получилось.
— Однажды я попала в больницу... Михаил Михайлович тогда не на шутку перепугался. Я впервые увидела, как он абсолютно забыл о себе и полностью сосредоточился только на мне. «Как ты? Что сделать?» Я ему очень признательна за эти минуты. Правда, стоило мне вернуться из больницы — все вошло в обычное русло. Помню, я, не дожидаясь выписки, рванула из стационара, еле доползла до квартиры, лежу на кровати, пить хочу ужасно!
