Мирей Дарк, самую «долгую» жену Делона (они прожили вместе пятнадцать лет), публика всегда воспринимала со снисходительной иронией: наивная куколка, очаровательная пустышка. В своих интервью Мирей никогда не касалась личных тем и не оспаривала сложившееся о себе мнение. И вдруг пару лет назад взяла да и написала мемуары, открывшие ее с совершенно иной стороны...
—Мирей, ваша книга потрясает. Женщина, которую долго воспринимали всего лишь как комедийную актрису и кокетливую блондинку, на поверку оказалась подлинным трагиком. Почему вдруг решили себя рассекретить?
— В жизни каждого из нас наступает время подведения итогов. Пришло, видимо, и мое. Хотя повод все же был. Спустя десять лет после смерти матери я случайно узнала, пожалуй, свою самую главную тайну, так отравившую детство. Оказалось, отец Марсель мне не родной… Открытие ошеломило, остро вспомнилось, как же мне было одиноко в родном доме. В основном из-за отношения родителей — мама не проявляла ко мне нежных чувств, ее ласки были сдержанными, почти тайными — теперь понимаю почему, — а вот отец… Казалось, он меня ненавидит. Проходя мимо, все время грубо тыкал в спину, шипел какие-то проклятия, часто обзывая «подкидышем».
Я тогда не понимала смысла этого слова, думала, оно означает что-то вроде «дрянной девчонки»… Сколько раз спрашивала себя: чем же так не угодила отцу? Может, все дело в отношениях родителей — замечала, что спят они в разных комнатах, отец угрюмо отмалчивается за столом, целые дни проводит согнувшись над своими грядками. Я донашивала ветошь после старших братьев, для меня не было никаких поблажек, хотя и была самой младшей, да еще девочкой. Когда заболевала, все ангины и гриппы переносила на ногах. Спустя годы это фатальным образом скажется на моем сердце — разовьется стеноз митрального клапана.
Игрушек у меня не было. Кукол тоже. Никаких подарков на дни рождения и Рождество. Никаких каникул. И в школе я страдала от жесткости учителей.
Один, помню до сих пор, пытаясь переучить меня, левшу, писать «как нормальные, а не убогие люди», заламывал левую руку за спину, туго связывал бечевкой, а для надежности еще и подкалывал к платью рукав английской булавкой.
Единственным убежищем был чердак — только там я, прячась ото всех, ощущала себя в безопасности. Туда доносились звуки улицы, звон посуды из кухни, голоса родных — я была как бы и со всеми, но в то же время находилась за спасительной чертой, в укрытии. Однажды отец грубо схватил меня за руку и потащил на чердак. Я страшно испугалась: прежде он лишь толкался и злословил, а тут… Его лицо, обычно бесстрастное, было перекошено гримасой ненависти. Я покорно шла следом.
Оказавшись в моем потаенном убежище, отец приказал: «Стой тут и смотри, а я сейчас повешусь. Из-за тебя. Ты принесла мне одно горе!» Я расплакалась: «Папочка, в чем же я провинилась? Что тебе такого сделала?» — «Что сделала? Ты довела меня до такого состояния, я хочу умереть. Вот возьму и повешусь на твоих глазах!» — «Нет, папа, не надо, не умирай! Не хочу, чтобы ты умирал! Пожалуйста…»
Боже, мне было всего лет восемь-девять… Не знаю, что в итоге его остановило — мои ли слезы, или страх перед смертью… Никто не узнал о нашем разговоре… Тем же вечером за ужином отец в очередной раз метнул на меня колючий взгляд и прошептал: «Подкидыш…» С тех пор я стала его бояться. И когда, возвращаясь из школы, замечала издали его силуэт в огороде, у меня подкашивались ноги от ужаса — казалось, он непременно убьет меня, а затем закопает где-нибудь на грядке под своими помидорами.
Моя мать молчала столько лет, и вот я узнаю причину своих детских бед!
Все разом объяснилось — и папина озлобленность, и непонятные упреки на чердаке, и слово «подкидыш». И мои ощущения — отец всегда казался чужим.
Оказалось, чувства родителей со временем притупились, и у мамы случился короткий страстный роман на стороне. Она была так счастлива с тем моряком… но уехать с ним не решилась — у нее были двое сыновей-подростков, Роже и Морис, муж, с которым она неплохо жила, продуктовый магазин... Она не посмела все бросить, оставить привычную жизнь — пусть безрадостную и серую — и помчаться по зову сердца. Да и куда? В кочевую жизнь военного моряка?
К тому же будучи беременной? По тем временам для женщины такой поступок был попросту недопустим. Вот мама и запретила себе мечтать о счастье, но меня родить все же решилась. В округе считали, что в семье бакалейщицы Габриель наконец-то настали светлые времена. И лишь мой отец, годы живший в другой комнате, знал об измене.
— А кем был ваш настоящий отец?
— Военным моряком по имени Эдмонд. Вскоре после моего рождения, в 1945 году, он погиб в Тонкине, в японском плену после захвата крейсера «Адмирал Шарнер». Пожалуй, это все, что я знаю…
— Мама не сожалела о том, что не решилась уйти от мужа?
— Она никогда не говорила на эту тему.
