Либо такие, как я, из-за пустяка, либо те, кто за деньги откосил от зоны. Жили по четыре человека в комнате. Первое время притирались, поигрывали мускулами, не обошлось без драк. Это потом, с опытом, постигаешь «зековскую» мудрость — очень важно уметь промолчать, когда тебя провоцируют.
Через год моей отсидки ко мне приехала жена с двумя детьми. Младшему сыну только исполнился год. Когда меня посадили, ему было несколько месяцев. Людмила за копейки сняла в соседней деревне маленькую хатку и поселилась рядом.
Сейчас вспоминаю и диву даюсь: как она вытерпела все это?! Мои друзья прозвали ее декабристкой. А тогда, как ни прискорбно, я меньше всего думал о семье. У наркомана своя мораль, он забывает о совести, стыде и долге. И бесполезно обращаться к его разуму!
Я ведь и там дурь доставал...
Командир нашей общаги имел отношение к музыке. Он заглянул в мою трудовую книжку: «Ага! Музыкант. Будешь в клубе заниматься самодеятельностью». Меня по вечерам стали отпускать в клуб, мы сколотили ансамбль и даже пытались в этом селе давать концерты. Но очень скоро все закончилось. Из наркологического диспансера, где я стоял на учете, пришли бумаги. «Наркоман? Под ключ!» И на мои отлучки наложили табу. Меня перестали выпускать на волю, за мной следили, проверяли вещи, трясли матрас. Иногда приходишь с работы, от усталости глаза ввалились, а им кажется — укололся! Кто-нибудь из соседей настучит — бегут среди ночи, будят и вены проверяют.
— А где приходилось работать?
— Трубы прокладывали для газопровода. Вагоны с углем разгружали. Лопатой так намашешься за день, что думаешь только об одном — как бы до койки доплестись. Получал за работу рублей шестьдесят в месяц. Как мы всей семьей могли тогда на эти деньги жить? Не представляю... Конечно, помогали родители, друзья… К тому же меня дергали все время — то выпустят к семье на месяц, то закроют на два. Жена одна с детьми крутится, я — за решеткой. Много раз я подпиливал железные прутья на окнах и сбегал к ней ночью...
Прошло года два с половиной. На счастье, мне попались люди, которые боготворили меня как музыканта (одного я учил с нуля, сделал профессиональным бас-гитаристом. Он потом в Москве со мной долго работал). Эти ребята слушали мои песни и все время восхищались: «Вот бы эту музыку показать в Москве!»
Они взяли в соседнем колхозе кредит и выдали мне две тысячи рублей. А это — полмашины! Они же отмазывали меня от оставшегося срока. Я отослал жену с детьми домой, а сам — прямиком в Москву. Ну что так мучиться? Все равно не жизнь!
90-й год. Январь. Москва. Куда? Зачем? Поехал, можно сказать, просто наудачу. Позвонил своему земляку Саше Венгерову (он до сих пор работает с Пугачевой) и сказал: «Саш, есть деньги и желание записать пять-шесть моих песен. Посоветуй, к кому обратиться». Он тут же отправил меня к Аркадию Укупнику в студию «Гала».
Владелицей этой студии была жена Данелии Галя Юркова, Аркадий работал там директором. Надо сказать, заплатил я только за первые три песни. Их послушали, удивились: «Что такое?
Кто такой?» Никто меня не знает и понять ничего не может: приехал неизвестно откуда неизвестно кто, записал нечто такое интересное, что все с восторгом слушают! Не знаю почему, но Укупник решил: «Больше ничего платить не надо. Записывай сколько хочешь!» Пленка с моими песнями через Укупника попала к Володе Преснякову. А он заслал ее Алле. Пугачева, прослушав, велела: «Ну-ка, приведите его ко мне».
Когда мы уже ближе познакомились, я спросил: «Почему ты выбрала меня?» Я-то знаю, какое море кассет ей присылали на прослушивание. Она сказала: «Однажды сижу вечером, слушаю. Ставлю кассету — не то, еще ставлю — опять не то. Ставлю твою — а там истошный крик: «Все нор-маль-но!!!» Что такое? Кто такой? Что нормального-то?! И стала внимательно слушать уже до конца».
— Ты помнишь первую встречу с Пугачевой?
— В тот день я работал в студии, делал кому-то аранжировку. Вдруг приезжает Укупник: «Пугачева хочет с тобой познакомиться. Давай заканчивай и поедем». Приезжаем к ней на Тверскую. Помню, она оглядела меня и кивнула в сторону моих сильно потрепанных ботинок: «Какие у вас сапоги…» Я, как мне показалось, удачно отшутился: «Это не сапоги, а гады!» Я был в этот вечер сильно раскуренный, и мне было совершенно наплевать: Пугачева это или не Пугачева. Никакой робости я не чувствовал. Помню, мы сразу же крепко ударили по коньяку. В компании была еще одна женщина, к сожалению, я ее не помню. Потом стали на рояле друг другу показывать какие-то свои музыкальные куски: она покажет — я комментирую, я покажу — она комментирует. В конце так разошлись, что все пустились в пляс.
