— Лена, что ты делаешь?
Я не выдерживаю:
— Да идите вы все!
В этот же день написала заявление об уходе по собственному желанию.
Поступала я во все институты сразу. В «Щуке» слетела с первого тура. Сказали, что у меня что-то с ногами. Это у меня-то, балерины! В «Щепке» были просто ужасные прослушивания. Я знала, что читаю круто, — была в себе уверена на все сто. Тут выходит мальчик, читает фамилии тех, кто прошел, и смотрит на меня извиняющимися глазами: «Тебя нет».
Я была так возмущена! Буквально ворвалась в аудиторию:
— Слушайте, я все понимаю. Но вы мне объясните, в чем причина, что вы меня не пропускаете на следующий тур?
Одна тетечка из приемной комиссии говорит:
— Улыбнись! Ну у тебя зубы желтые, ты же куришь!
Я еще больше распаляюсь:
— Не курю я!
— Да и не очень ровные они у тебя. А ты с такими в актрисы собралась! — продолжает она.
В результате все же пропускают меня на следующий тур и на нем уже окончательно сливают.
Перед этим я успела сходить в ГИТИС. Валентин Васильевич Тепляков и Павел Осипович Хомский взяли меня на конкурс на актерский факультет. Но я-то мысленно уже училась во МХАТе, там и документы мои лежали — была уверена, что поступлю. Помню, стою на лестнице ГИТИСА и вдруг меня вызывают к Теплякову: «Николаева!» Кричат откуда-то сверху.
«Дура, тебе сюда надо!» — кто-то хватает меня за руку и тащит на третий этаж. Не знаю, помнит ли об этом Донатас Грудович, он же абитуриентов вызывал, но я шла, не понимая куда и к какому мастеру... Оказалось, на режиссерский факультет в актерскую группу — к Олегу Львовичу Кудряшову.
После очередного тура меня вызывает Михаил Николаевич Чумаченко, поправляет очки и говорит: «Значит, так. Документы завтра чтобы принесла. И больше никуда не ходишь».
А я же понимаю, что документы у меня во МХАТе. И стремно это: ты же не знаешь, куда поступишь, куда не поступишь, стопроцентной уверенности нет. Иду во МХАТ, меняю оригинал на копию, потом к Земцову: мол, так и так вышло.
— Я очень рад, что тебя взяли. Но если хочешь, можешь взять оригинал, а нам оставить копию, — говорит Сергей Иванович.
— Так я это уже сделала! — отвечаю.
Так у меня отпали все институты кроме ГИТИСа и МХАТа.
Первого июля иду на конкурс в ГИТИС и просто проваливаюсь: все идет не так, читаю ужасно — нервы сдали. Потом бегу во МХАТ, потому что время поджимает. В комиссии сидит Олег Табаков. Я читаю — вроде бы все хорошо. Жду результатов, кажется, целую вечность. Была настроена на МХАТ, но, как и в ансамбле Моисеева, моей фамилии среди зачисленных не назвали.
У меня истерика, я плачу на плече Леши Франдетти, с которым мы вместе поступали, и это снимают камеры.
Вдруг меня как молнией ударило: «А ГИТИС, вдруг и в ГИТИС не взяли?» Снимаю каблуки и босиком бегу обратно — из Камергерского переулка в Кисловский. Добегаю, обливаю себя водой из бутылки — жара страшная, руки трясутся, ищу свою фамилию в списках зачисленных и не нахожу. Меня начинает трясти еще больше... «Да вот она ты, вот!» — приводит меня в чувство Наташка Ноздрина.
«Видели мы, как ты никуда больше не поступала», — сказали мне потом педагоги. Я счастлива, что прошла именно на курс к Олегу Кудряшову. Там я встретила лучшего мастера и лучших друзей. Мою настоящую жизнь и людей, которые всегда рядом: Наташка Ноздрина, Юлька Пересильд, Пашка Акимкин, Артем Тульчинский и Ромка Шаляпин стали мне второй семьей.
У нас был очень бедный курс — денег ни у кого не было. И в моей семье тоже: я перестала танцевать, мама тоже закончила танцевальную деятельность, с папой они разошлись. Но на курсе меня считали зажиточной москвичкой с «трешкой» на Динамо — эту квартиру еще бабушке дали от фабрики «Свобода». Там мы жили с родителями и сестрой.
«Хоть борща бы принесла, москвичка!» — язвили приезжие однокурсники. А какой борщ, если у меня в холодильнике пусто. Им-то хоть родители посылки с едой присылали... Но скоро все поняли, что находимся в равных условиях.
Комнаты в общаге давали не сразу, и первое время у меня жила Оля Смирнова. Потом — Наташка Ноздрина. Мы с ней худели весь первый курс. Где-то вычитали, что макароны «Гранмулино» как раз для похудения. Стоили они прилично, мы отказывали себе во всем, но каждый день покупали пачку и за бутылочкой «Арбатского» устраивали прекрасные ужины. К середине первого курса обе весили по шестьдесят восемь килограммов. Но у нас вообще все девочки на курсе весили о-го-го! Если поставить в аудитории в ряд меня, Пересильд, Ноздрину и Смирнову, мы занимали всю стену.
