— Вы могли бы добиться установления отцовства и получать алименты для дочери по суду?
— Да, были свидетели, и доказать это не составило бы труда, и алименты были бы нелишними — мы с маленькой дочкой жили непросто. Но я психологически не могла решиться на это. Представить себе, как стану ходить по судам после таких теплых радужных отношений, было невозможно. Что-то доказывать, вызывать свидетелями соседей по моей коммуналке, подруг, его друзей и знакомых... Нет, это было ниже моих представлений об этике отношений и выше моих сил.
И еще. Я долго винила себя за то, что доверилась Максиму, вовремя не разглядела его. Влюбилась как школьница и вручила свою судьбу человеку, которого, как оказалось, не знала. Винила именно себя — не его.
После того как Дунаевский узнал о моем положении и пообещал помощь, он фактически испарился. Не приезжал, не звонил. Из роддома меня забирали мои родители. А Максим впоследствии появится и исчезнет снова еще не раз и даже не два.
Тогда же, держа на руках только что появившуюся на свет дочурку, даже не знала, увижу ли когда-нибудь вообще ее отца, да если откровенно, уже и не хотелось. Было ощущение, будто из моей души выпал кусок. Навязываться не в моих правилах. К тому же Зоя Ивановна, которая раньше всегда прекрасно ко мне относилась, передала «ошпаривающие кипятком» слова своего сына: мол, он «не имеет к моему «делу» никакого отношения». Единственным, кто поддержал меня со стороны семьи Максима, был его брат Евгений — Женя, Геня.
Я уже давно не виделась с ним, поэтому решила ненадолго оставить Алинку с моими родителями ради визита вежливости. Теперь он был мне не только другом, но посредством дочки стал еще и родственником. Квартира Жени являлась в определенном смысле светским салоном, куда он приглашал своих друзей. У него уже в те нищие времена был видеомагнитофон — крайняя редкость, доступная разве что дипломатам и работникам Внешторга, то есть «выездным». Поездки на Запад тогда были разрешены только артистам, да и то немногим, в основном Большого и Мариинского театра оперы и балета, а также ансамбля Игоря Моисеева. Они составляли часть русского престижа, который было не стыдно продемонстрировать за границей. Все они предварительно проверялись «на вшивость», то есть достаточно ли морально устойчивы, чтобы не остаться на загнивающем Западе навсегда и не опозорить родину.
Будучи талантливым художником-станковистом с редким образным дарованием и сыном гениального композитора Исаака Дунаевского, Женя входил в московскую элиту. Он был членом Союза художников и очень дружил с Таиром Салаховым. К нему часто съезжались друзья и знакомые — актеры, теннисисты, врачи, писатели, художники, артисты. Некоторые «выездные» друзья привозили ему из-за кордона видеокассеты с нашумевшими на Западе фильмами.
Мы нередко собирались у него для их просмотров, Женя всегда приглашал меня. Было как в Доме кино, только уютнее — в доверительной, почти семейной атмосфере.
Там я увидела много фильмов в оригинале. Помню, меня когда-то поразили по многим параметрам американские фильмы «Омен» и «Волосы». Иногда английскую, вернее американскую речь нам переводила актриса Анастасия Вертинская.
