— Елку.
— Так вот же елка, бери!
Смотрит — действительно стоит мужик и держит елку. Пушистая, небольшая, словом то, что надо!
— Сколько?
— Три рубля.
По тем временам это была приличная сумма. Папа протянул дядьке трешку, тот сунул ее в карман и понесся к вокзалу, причем почему-то зигзагами, словно кто-то ему вслед собирался стрелять. Папа подошел к елке, дернул ее раз, другой, третий, а она не отрывается от земли. Оказалось, папа купил елочку, растущую в сквере!
А мама меня, вечно голодную, закармливала домашней едой. Она хваталась за сердце, когда я как удав заглатывала пищу, причем любую, хоть гвозди подавай! А это была интернатовская привычка: ешь быстро, а то сосиску свистнут. Жрать там всем нам хотелось безумно! Став постарше, мы научились незаметно сбегать с территории к метро: там пирожки продавали!
Мама очень хорошо готовила борщ. Еще варила пачку пельменей, которая была одновременно и супом, и вторым блюдом. Для нас с папой это все были «мишленовские» изыски. Да нам ничего особенного и не надо: у меня интернатское детство, у отца послевоенное.
Мы оба предпочитали консервированную кукурузу из баночки. Грели ее в эмалированном синем ковшике с ручкой, добавляли масла и уплетали за обе щеки. Макароны обожали прямо до трясучки! Сверху посыпали тертым сыром — и готово. А уж когда раков садились есть! Даже папа с удивлением посматривал, как я их быстро поглощаю:
— Тебе плохо не будет?
— Не-а! Мне будет хо-ро-шо!
В какой-то момент он переставал верить глазам, что я столько могу сожрать. Этих раков он с муками адовыми вез со всех уголков родины, они расползались по салонам самолетов и купе.
Когда я превратилась в настоящий белобрысый пончик, отец пытался бороться с моим аппетитом. Изводил меня диетами, кричал: «Перестань жрать, скоро в дверь не пролезешь! Не ешь масло! Ну куда столько макарон?» — но пугать меня чем-то на тот момент было бессмысленно. А тем более орать. В ответ я отвечала тем же. Искры от нас летели в разные стороны — будь здоров!
