Когда рядом такое золото, мужчине порой кажется, что это в порядке вещей, по-другому и быть не может. Но конечно, папа ценил свою Ниночку, он не раз об этом говорил. Хотя не любил показывать свои эмоции, а мама была с ним очень нежна, могла приголубить, сказать что-то хорошее. Вы бы слышали, как она произносила его имя: «Вовуль! Вовулик!» Сколько тепла и нежности в него вкладывала. Все свое время отдавала, ничего не требуя взамен. Она прекрасно понимала, что он из другой семьи, по-другому воспитан, а еще прошел войну, суровые испытания.
Мама всегда мужем гордилась и восхищалась. Хотя, думаю, ей приходилось нелегко: актерская профессия публичная. Папа был мужчиной невероятного обаяния, окружен вниманием, все застолья вел с артистическим шиком. Его всегда выбирали тамадой — настолько замечательно он умел говорить тосты. После спектакля актеры по традиции засиживались в ВТО.
— Ну, рассказывай, где был? — встречала мама папу на пороге.
— Ниночка, — он начинал тереть глаза, чтобы жена не прочитала в них ложь, — на репетиции, конечно.
Она все принимала за чистую монету.
Папины многочисленные поклонницы вели себя неагрессивно, они были интеллигентными театралками. Маме звонками не досаждали, наш подъезд признаниями в любви к Этушу не расписывали. Мама никогда ничего не проверяла, но что-то могла наблюдать, что-то чувствовать. Не думаю, чтобы родители никогда не выясняли отношений. Но у мамы было очень развито чувство собственного достоинства, вряд ли она делилась сокровенным со своими подругами из Баку да и с кем бы то ни было.
У папы была жива родная тетя. Когда папа и его сестра были маленькими, она им очень помогала. Так вот, папина тетя дала маме однажды совет: «Ну что ты сидишь дома? Пошла б с кем-нибудь на свидание!» Но мама никогда этого не стала бы делать, даже чтобы вызвать у папы ревность.
Она любила его без оглядки, по-русски, самоотверженно. По-другому просто не умела. Можно сказать, папа был ее первым ребенком, а я вторым. Только и слышно было: «Вовочка, таблетку! Вовочка, таблетку!» К своим же болячкам относилась легкомысленно. И все потому, что жила не для себя, а для него. Не дай бог, если у папы вдруг температура подскочила: начиналась беготня с градусниками, порошками и микстурами.
Я мечтала о старшем брате, а была у меня только младшая двоюродная сестра по отцовской линии. Папа в целях воспитания считал, что я должна делиться с ней игрушками. В свои шесть не понимала, почему у меня новую куклу забирают для Сонечки. Она была нервным ребенком, часто плакала, а попадало мне. Папа хватал за шкирку, затаскивал в ванную и тряс как грушу. «Ты должна любить свою сестру! Поняла?!» — включал Карабаса-Барабаса. Я зажмуривалась от страха и молилась, чтобы он меня не убил из-за вредины Сонечки. Можно ли хотеть после этого, чтобы родились брат или сестра? Еще с ними игрушками делиться!
