Как-то главный режиссер пригласил меня на дачу в Комарово. Я — не ханжа, приветствую любовь, и неважно, женат человек или разведен. Но мне важно, чтобы люди любили друг друга. Ну вот такая я правильная! Детдомовская, одним словом. И я опять под предлогом проблем с сыном отказалась.
Летом мы поехали с гастролями в новосибирский Академгородок. Вдруг вижу объявление: спектакль «Люди и страсти» отменяется в связи с болезнью актрисы Галины Никулиной. А я ведь ее Марию Стюарт знаю наизусть, с этим отрывком показывалась в Ленсовета. Пошла к главному режиссеру: мол, не надо отменять спектакль, я смогу Галину заменить. «Что вы так переживаете? Вы же в кино много снимаетесь», — сказал он холодно.
Когда вернулись в Ленинград, наступила развязка. Однажды в коридоре театра Владимиров подошел ко мне и предложил поехать с ним на дачу. От неожиданности спросила:
— Зачем? — У него изменилось выражение глаз. Я соврала: — У сына температура, я не могу...
Он посмотрел на меня тяжелым взглядом и сказал:
— Ты — баба умная, но я тоже не дурак. Запомни, у тебя скоро заканчивается договор.
Я растерялась, извинилась и быстро ушла. Даже если бы в моем сердце возникла симпатия к этому человеку, я смогла бы сказать себе: «Нет!» Ведь в этом театре служит Фрейндлих!
Заканчивался срок моего договора. Я была занята в основном в массовке, и приходилось много летать со съемок в театр. Как-то в очередной раз позвали в кабинет главного режиссера. Мне показалось, что Владимиров хочет меня обнять, и я его неудачно отстранила. Он покачнулся и еле удержался на ногах, в ярости произнес: «Договор закончится — выгоню!»
Кстати, сегодня я совершенно не горжусь тем, что позволила себе грубое поведение по отношению к Игорю Петровичу. Опять мое детдомовское воспитание. Если бы у меня было достаточно ума, была бы гибче. Девочки, которые воспитываются мамами, другие, а я росла в коллективе, там ковался мой бескомпромиссный характер. Выстраивала свою жизнь сама, мне нужно было выжить в этой борьбе, за мной никто не стоял, не подсказывал, как надо себя вести. Я слишком правильная. Из-за этой жажды справедливости и театр потеряла. Не нужно драться с режиссером, у которого к тебе какие-то чувства вспыхнули. Можно и словами все решить...
Подошел срок окончания договора, и мне его закрыли. Я пришла к Владимирову из «Мюзик-холла» — поющая и танцующая актриса, без репетиций сыграла премьеру. Могла же пригодиться! Из-за этой истории хотела вообще уйти из профессии. Не терплю унижений. Меня унижали в детстве, потом муж, а в театре режиссер. Почему? Слава богу, кино меня вытащило. Фильм «Я буду ждать...» стал счастливым билетом в новую жизнь.
В Киеве стояла золотая осень, было еще тепло. Всю киногруппу поселили в гостинице. За Кирюшу я была спокойна: за ним присматривала верная Тася, она отчитывалась каждый день по телефону. Ему исполнилось семь лет. Мальчишка рос очень самостоятельным: сам ходил в музыкальную школу, на английский, занимался спортом. Я его очень строго воспитывала: шаг влево — расстрел. И всегда хотела дать сыну музыкальное образование. После интерната я пошла в вечернюю музыкальную школу. В девятом классе сама купила в комиссионке подержанное пианино за двести рублей. Шила бабушкам ночные рубашки и халатики — сто рублей скопила, а сто дал дедушка.
Я была очень строгой мамой для своих детей: закрывала игрушки на замок, лишала денег, сладостей. Объясню почему. У меня не было выхода — надо деньги зарабатывать, я в семье и отец, и мама. Если умру, на кого дети будут опираться?
Только заселилась в номер киевской гостиницы, не успела вещи в шкафу развесить, раздается звонок режиссера: «Анна, иду к вам с вашим партнером». Кстати, я еще даже не знала, кого утвердили на роль Никиты. Того юного Сережу, с которым были пробы? Да меня это мало интересовало.
Стук в дверь. В номер стремительно влетает режиссер, а за ним... никого. В распахнутом проеме появляется чья-то рука. Вдруг пальцы этой небольшой мужской кисти задвигались и стали исполнять какой-то немыслимый танец. Я сделала вид, что так и должно быть, только с любопытством подумала: «Кто же таинственный обладатель этой руки?»
Выдержав эффектную паузу, в номер вошел... Николай Еременко. «Не может быть!» — ахнула про себя, у меня даже мурашки по телу побежали. Он был таким щеголем! Импозантно одет — в узкие брюки орехового цвета и оливковый пиджак. Взглядом профессиональной портнихи я оценила, с каким вкусом подобран его костюм. Особенно меня поразило кепи, оно ему очень шло. В комнате запахло его вкусным одеколоном. Еременко посмотрел на меня оценивающе-свысока. Глаза у него были красивые, с поволокой. И протянув ту самую руку, которая исполняла танец, подошел ко мне.