Цой мне сразу понравился какой-то своей внутренней цельностью и одновременно нежностью. Он сидел за столом напротив меня, чуть наискосок. Очень необычной восточной внешности, с узким разрезом глаз, в свитере ручной вязки. Правда дерганый какой-то. Худющий, пальцы нервные, очень тонкие. Сидит молчит, только исподлобья зыркает, как озябшая птичка на ветке. Пару раз я поймала на себе его взгляд. Саша успел мне шепнуть: «Он — гений!»
Меня все называли Джейн Фондой. Но звучало это совсем не как комплимент. Только что на прогремевшем телемосту Познера и Донахью одна дама в прямом эфире заявила, что в СССР секса нет. Меня если и приглашали в кино, то исключительно на роли «девушек с пониженной социальной ответственностью». То насиловали, то просили обнажить грудь. Я старалась меньше хохотать: стоило накрасить губы, как все смотрели на мой вызывающе большой рот. А еще спрашивали, не завиваю ли я волосы, как Фонда в фильме «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?».
И куда прикажете деваться с такой внешностью? Фонда свою сексуальность в кино только подчеркивала, а я, наоборот, приглушала. Особо не расстраивалась, мне и без косметики было хорошо. Волосы мои сами вились крупными волнами, глаза большие, ноги, как у Барбареллы, длинные. И поклонников всегда море. А имена-то какие: Александр Липницкий, Борис Гребенщиков*, Сергей Курехин, Виктор Цой. Я была настоящей «звездой андеграунда». Это были самые солнечные дни всего лишь одного года моей жизни...
В семье я поздний ребенок, родителям было не до детей, они оба воевали в Отечественную. Мама работала в тыловом госпитале, стирала кровавые бинты в холодной воде, брила офицеров по их просьбе перед смертью... Более добрых людей, чем мои мама и папа, я в жизни не встречала. Наверное, поэтому они и нашли друг друга. Мне очень хочется надеяться, что я на них похожа.
Выросла я в славном городе Каневе, где Рось впадает в Днепр. Тарас Шевченко завещал себя там похоронить. Древние холмы, необъятные просторы, дремучие леса. В детстве вставала рано утром и одна гуляла в тишине, здоровалась с солнцем, рекой и лугом. Мне было там очень хорошо, но я всегда знала, что когда вырасту, непременно уеду далеко-далеко...
Я училась на актерском, причем украинском курсе в Киевском институте театрального искусства имени Карпенко-Карого. Кстати, у моего мастера Ирины Александровны Молостовой был сын Женя Каменькович, впоследствии он тоже стал моим педагогом — в ГИТИСе, а теперь служит главным режиссером театра Фоменко.
Как-то весной иду на занятия и встречаю у входа в институт Лешку Горбунова. Это была Судьба! И вот смотрит на меня моя судьба и Лешиным хриплым голосом спрашивает: «Бородина, че ты тут сидишь? Завтра Кнебель последний день набирает курс режиссерский в Москве». А я же Стрелец! Главное — ускорение мне придать, а там уж сама полечу.
Тут же разворачиваюсь, сажусь на трамвай и еду на вокзал. Утром я в Москве. Куда идти — не знаю. У метро «Арбатская» стояла будка с надписью «Справочная». «Скажите, — спросила у тетеньки, — где тут ГИТИС?» Она сурово протянула бумажку и кивнула головой: вон там. У меня в руках пакетик с едой, которую в буфете на вокзале купила. Растолкав толпу абитуриентов, врываюсь в заветную аудиторию.
— Вы прошли первый и второй туры? — спрашивает председатель приемной комиссии режиссер Леонид Хейфец.
— А мне не надо. Я уже учусь на актерском, — гордо задираю подбородок.
— Ну зачем вам переезжать, когда вы учитесь в прекрасном городе?
