Поначалу на площадке из-за присутствия папы я страшно зажимался. По окончании съемок эпизода старался избегать взгляда, боялся, что увижу в нем упрек, был уверен, что не перенесу критики. Все это сыграло со мной злую шутку. Признаюсь как на духу, ничуть не кокетничая: не могу смотреть на себя в первых «Родителях» без стыда. Но и у этого опыта есть хорошая сторона: я понял, что надо напрашиваться на критику, узнавать, где ошибся и как можно было сделать лучше. На съемках «Родителей-2» постоянно подходил к папе, спрашивал, как сыграл, что нужно исправить. Он отвечал честно, не щадя моего самолюбия. Но уж если хвалил — это было заслуженно, и я летал как на крыльях. В заключительной серии второго сезона у нас есть эпизод на двоих — очень проникновенный, трогательный. Папа даже говорит, что он выбивается из жанра, а мне кажется, уход под занавес в лирику заставит зрителей с еще большим нетерпением ждать продолжения. О чем разговор наших героев в том эпизоде, раскрывать не стану, — это все равно что перед показом фокуса объяснить технику его исполнения. Но после того как прозвучало «Снято!», папа подошел ко мне, обнял и сказал: «Молодец, сынок! Хорошо сыграл». Удостоился я похвалы и от режиссера, а ребята-звуковики, нарочито поежившись, показали, что у них мурашки бежали по коже.
— Мы не закончили тему Сашиного актерского образования. Ты сам сказал отцу, что изгнан из Школы-студии МХАТ?
Саша: Конечно. Если б он узнал от Игоря Яковлевича, было бы совсем плохо. Папа и так считал, что я его подвел, поставил в неловкое положение перед близким другом. Мне казалось, он даже разочаровался во мне. Со временем и я, и он поняли, что так и должно было случиться. Мы с папой фаталисты: чему быть — того не миновать...
Мне все-таки хочется рассказать об обстоятельствах, из-за которых вынужден был покинуть Школу-студию...
У папы есть любимое выражение: «На первом курсе все народные артисты, а после получения диплома — просто студенты, окончившие театральный вуз». Вот и я на первом курсе Школы-студии МХАТ вдруг почувствовал себя потрясающим актером, начал ухаживать за пятью девушками одновременно, выстраивал сложные комбинации, чтобы никто из них не узнал о «конкурентках». Все это мне безумно нравилось и забирало кучу времени и энергии, которые мог бы потратить на учебу.
В тот же период со мной случилась одна трагикомическая история. Я очень любил сцендвижение и парную акробатику, которая, правда, не всегда мне давалась. Однажды получил в партнерши однокурсницу моей весовой категории, и педагог задала нам упражнение: я беру девушку за талию, она подпрыгивает — и я сажаю ее себе на шею. Донести партнершу до загривка не получилось — со всего маху она вошла копчиком в мой нос. Копчику хоть бы что, а сломанный нос съехал на сторону... Нет, травма не стала последней каплей — просто так сошлось, что именно в это время я начал теряться в учебном процессе, пропускать занятия, врать и выкручиваться. Опомнился, решил исправиться, но было поздно — уже заработал у педагогов дурную репутацию и всерьез меня никто не воспринимал. Было ощущение, что бьюсь о стенку, с каждым разом все больнее и больнее, — а она цела, даже не потрескалась. Я не хотел уходить из Школы-студии, но и как существовать наедине с этой стенкой, не знал. Мудрый Золотовицкий, наблюдая за происходящим со стороны, хорошо понимал, в какое положение я сам себя загнал. Однажды позвал меня к себе и сказал: «Санечка, давай ты потом попробуешь еще раз».
