К счастью, успех картины «Страна глухих» нас с Максиком не развел. А потом друг вернул меня в профессию, за что буду благодарен ему до конца жизни. Привел в Театр Станиславского и представил режиссеру Володе Мирзоеву, готовившему к постановке спектакль «Укрощение строптивой». Максу досталась роль Петруччо, мне — Баптисты. Кстати, именно в этом спектакле меня увидел Дима Харатьян и познакомил с Сережей Белошниковым, режиссером и продюсером сериала «Маросейка, 12», с которого пошла моя телекарьера.
Наша с Максимом дружба началась в студенческие годы. Когда меня за нарушение порядка выгнали из общежития, он и его замечательная бабушка приютили в небольшой квартире в районе метро «Ждановская» (ныне «Выхино»), где я прожил почти год. Вера Ивановна была добрейшей, умнейшей, красивейшей и талантливейшей женщиной. Вместе с мужем — дедом Максима Константином Бузановым — они учились у Всеволода Мейерхольда, играли в его спектаклях.
Каждый день после занятий нас с Максиком ждала большая сковородка потрясающей жареной картошки с сосисками и белый батон. Уминали все это минут за десять, а потом с бутылочкой портвейна шли играть в шахматы. Иногда сражались до трех-четырех ночи. Это было прекрасное время, хоть я и поправился килограммов на пятнадцать.
Многолетняя дружба с Максом уникальна тем, что мы совершенно разные по внутреннему миру, психофизике: я взрывной, импульсивный, он очень спокойный, рассудительный. Я могу наорать, а Максик, не повышая голоса, доступно все объяснит. Наверное, разность и притягивала нас друг к другу, как два полюса. Однако это вовсе не означает, что дружба всегда была безоблачной: мы и ссорились, и расходились ненадолго, и мирились потом. Сегодня что-то делаем вместе, и все-таки у каждого своя жизнь, свои жизненные дебри. Но мы по-прежнему дружим, любим, дорожим друг другом — и это важнее, чем все остальное.
— Максим ведь и после той страшной аварии, когда вы надолго оказались в больнице, был рядом?
Александр: Да, он и Лена — моя вторая жена, мама Саши. Несколько недель она почти безотлучно жила в палате, ухаживая за мной. Макс навещал при первой возможности и всегда был на связи: мало ли что понадобится? А когда на меня накатило отчаяние: ведь я только начал сниматься — и на тебе, весь переломался — он прислал человека, который несколько сеансов совершал надо мной пассы. Не исключаю, что это тоже помогло.
Тогдашнее моральное состояние усугублялось тем, что авария пришлась на первый кризис среднего возраста — мне было тридцать пять. Любой кризис — это осмысление бытия, анализ того, что сделал. Какие-то вещи я тогда серьезно пересмотрел, и они стали табуированными, с какими-то ошибками пошел дальше. Потом еще были кризисы, но первый оказался самым мощным и привел меня в чувство на долгое время.
С той аварии, когда после шести бессонных ночей на съемочной площадке «Маросейки, 12» я уснул за рулем и врезался в стоящую на обочине милицейскую машину, прошло двадцать лет, а последствия расхлебываю до сих пор. Перенес несколько операций, в том числе по удалению образовавшейся от удара аневризмы аорты, на коленях, позвоночнике.
