Поминки устроили в Доме актера. Присутствующие по очереди вставали и произносили высокопарные речи о великом Лиепе. Казалось, все это не имеет отношения к папе, словно говорят о совершенно чужом, постороннем человеке. Но вот взял слово его друг. Он единственный нашел добрые слова для моей мамы: «Если бы не Женя, Марис давно бы умер». Я очень хотела рассказать всем, каким папа был хорошим, добрым, ранимым, как мы сидели в кресле обнявшись и смотрели «Розовую пантеру». Но сделать этого не дали — я ведь была совсем ребенком...
А сестра так и не подошла ни ко мне, ни к маме. Самим своим существованием я ломала привычную ей картину мира. Она хотела быть единственной дочерью Лиепы!
...Мы с мамой остались одни. Она была трудоголиком, самодостаточным человеком. Ушла в работу, открыла свою фирму театрального костюма «Жар-птица», работала с Григоровичем в Уфе, ездила по контракту в Японию, Америку. А я, теперь приходя из школы, садилась на наш диван и включала видеомагнитофон. Целыми днями пересматривала папины фильмы. Был страх: вдруг забуду, как он выглядел? Мама злилась, прятала кассету с моим любимым «Бенефисом». Боялась, что у дочки крыша поехала, собиралась вести к детскому психологу.
Чуть повзрослев, я стала читать папины дневники, пыталась понять то, что раньше не могла. «5 апреля 1982 года. Опять я дома. Трудно, тошно, невыносимо от неизвестности. Что в театре, дадут ли разрешение выступить с Эйфманом, как будет с Илзе, переведут ли ее из миманса в балет?» Или вот еще запись того же года. «14-15 марта. Ночь. 4 часа 45 минут. Самый трудный, пожалуй, год. Любой актер может прожить без денег, даже какое-то время без любви, без друзей. Но не может жить, выжить без новых ролей, без новой работы. Он задохнется». Какая боль!
Окончив одиннадцатый класс, я поступила в Щукинское училище. Оказывается, папа какое-то время преподавал там танец. Правда, не выдержал и быстро ушел, сказав моей маме: «С этими уродами работать не буду». Ему было трудно учить балетным па студентов театрального вуза.