Училище было не просто военным, а военно-музыкальным. Со второй составляющей как раз все было в порядке — к этому времени легко отучился три года в музыкалке по классу фортепиано. А вот на медкомиссии могли возникнуть проблемы, поскольку унаследовал от отца еще и дальтонизм. (Моя жена Ирина видит землянику из окна автомобиля, а мне для этого надо ползать на коленях, приподнимая каждый листочек.) Вредных окулистов победил хитростью: вызубрил полихроматические таблицы Рабкина. На комиссии смотрел на номер и мгновенно отвечал, что там изображено...
И вот — Серебряный Бор, казармы у обрыва над Москвой-рекой. Старшина Киреев выдает мне гимнастерку с алыми погонами с белой окантовкой, новенький скрипучий кожаный ремень и вожделенные брюки с лампасами! Я все это с восторгом напяливаю, а рядом сидит мама и плачет. Потом стою на крыльце и смотрю, как она в авоське уносит мою гражданскую одежду, а с ней и прошлую жизнь.
Сейчас по разным поводам и не без юмора напоминаю сыновьям: «Я вычистил свой первый сортир в двенадцать лет». Они смеются, но знают, что это абсолютная правда. Мы жили по уставному армейскому распорядку.
Домой нас отпускали только на воскресенье по увольнительной. В первом (пятом по гражданке) классе накануне маминого дня рождения я лишился этого счастья из-за двойки по математике. Катастрофа! Побежал к командиру роты, чтобы с любыми унизительными клятвами и заверениями отпроситься домой, к родным «моим девочкам». Тот сочувственно выслушал меня, отвел в туалет, где недавно сделали ремонт, и предложил: «Ладно. Отчисти оконные стекла от засохшей краски и приходи».
Часа за полтора при помощи лезвий для безопасной бритвы «Нева» управился со всеми четырьмя окнами. Порезался — фигня! Бегу в офицерскую, а комроты уже нет. Чеховский финал! Помните последние слова Фирса в «Вишневом саде»: «Уехали! Про меня забыли...»? Трагедия! Стоял на берегу, смотрел на московские огни вдали, размазывал по щекам слезы и представлял, как майор тонет в проруби, тянет ко мне руку и кричит: «Воспитанник! Спаси!» А я смачно сплевываю, отворачиваюсь и гордо ухожу. Позади слышен его последний «бульк»...
Спустя годы мой бывший комроты, уже пенсионер, пришел на работу в московский городской Дом художественной самодеятельности. Там после нашего переезда в столицу работала мама: она не смогла найти место в театре. Захожу как-то к ней и вижу старичка, который тянет ко мне руки и с искренней радостью всхлипывает: «Володенька! Дорогой ты мой!» И ни-че-го-шень-ки не помнит! И мы обнялись. Впрочем, работал в Суворовском и мой первый офицер-воспитатель, щедро посеченный немецкими осколками, — капитан, фронтовик Давид Эрастович Девдорьяни. Человек, который на всю жизнь останется в памяти примером мудрости, доброты и справедливости.
