Набив одеждой знаменитые клетчатые сумки, которые были верными спутниками всех челноков, мама поехала торговать. Только не на рижский рынок, где боялась встретить знакомых, а в Тукумс, другой латвийский город. И все равно шок, конечно, был: «Стою на базаре, слезы текут — стыдно!» Рыдающую «продавщицу» заметили товарки, все поняли без слов и помогли ей, дело пошло. Во времена СССР папа сопровождал туристические группы в Европу. Но потом этот бизнес закрылся, он купил машину и помогал маме возить товар.
Родители готовили меня к жизни в Латвии, отдали в местный детский сад. В моей группе все были латышами, кроме одной девочки, Ксюши. Мы сразу же нашли друг друга. Естественно, в пятилетнем возрасте не разбирались в политических реалиях. Зато наша воспитательница была буквально заточена на ситуацию в стране. Если слышала, что разговариваем по-русски, подскакивала и больно шлепала. Меня она ненавидела еще и за то, что не спала днем, а просто лежала в кроватке с открытыми глазами. Эта фашистка — извините, по-другому не скажешь — любила акции устрашения: выстраивала детей у шкафчиков с одеждой и схватив меня за ухо, водила мимо них. Мол, с каждым, кто не станет спать в тихий час, будет то же самое!
Так я получила первую психологическую травму. Родителям ничего не говорила. Думала, раз взрослый человек меня наказывает, значит, я виновата, ведь взрослые всегда правы. Если расскажу, и дома тоже начнут ругать. Детская память вытесняет плохое, но где-то в подсознании боль продолжает жить. И нужен только спусковой крючок, чтобы она выплеснулась наружу. Что и случилось на одном из первых в моей жизни кастингов.
Режиссер вдруг спросил: «Что бы вы сказали сегодня пятилетней Яночке?» И тут произошел взрыв — я так рыдала, что напугала съемочную группу. Наверное подумали, что какая-то ненормальная! Вернулась в общагу и на эмоциях рассказала обо всем по телефону маме. Расплакалась и она: «Почему же ты до сих пор молчала?!»
