— Срочно продаю квартиру в этом районе, в Марьиной Роще, уезжаю за рубеж к дочери. Никому не нужна?
— Мне нужна!
И тут мимо идет Константин Аркадьевич, я ему:
— Вот такая оказия.
— А ты поднимись к Феликсу Яковлевичу, может, он что-то придумает.
Феликс Яковлевич Марголин, наш директор и добрейшей души человек, предложил: «Возьми на пятнадцать лет беспроцентную ссуду, будешь потихонечку отдавать». Так у нас появилась квартира — маленькая «двушка» в хрущевке площадью тридцать девять квадратных метров с четырехметровой кухней. Но это было счастье, поселили наконец детей в отдельную комнату!
В «Сатириконе» я установил личный рекорд, играя тридцать два спектакля в месяц. И еще мы успевали сниматься в маленьких ролюшках, постоянно бегали на «Мосфильм». Годы, проведенные в «Сатириконе», стали счастливейшими. Поскольку Константин Аркадьевич сам артист, он приглашал в театр лучших режиссеров. Мне довелось поработать с выдающимися мастерами — Петром Фоменко, Робертом Стуруа, Машковым, Бутусовым. Да и Райкин много ставил. Лучшие свои профессиональные навыки я отшлифовал в «Сатириконе».
Так, как работал Петр Наумович Фоменко, не работал никто! Он ставил спектакль «Великолепный рогоносец» по Кроммелинку. Заранее предупредил:
— Берусь за эту постановку в третий раз. Два предыдущих варианта не получились. Вы даете право снять спектакль из репертуара в день премьеры, если он мне не понравится, если пойму, что опять не то?
Константин Аркадьевич сказал:
— Да!
— Тогда вперед!
В течение года репетировали каждый день. Когда театр отправлялся на гастроли, Фоменко ехал с нами. Когда Петр Наумович ложился в больницу, мы всем составом ходили к нему. Константин Аркадьевич договаривался с врачами, чтобы Петра Наумовича положили в большую палату. Репетировали там. Фоменко никогда ни на кого не кричал, обращался со всеми мягко и интеллигентно, тонко подводил к правильному решению роли. Создавалось ощущение, что ты сам творил своего персонажа. Редко испытывал нечто подобное. Премьера прошла грандиозно! На спектакль переходила, кажется, вся Москва. Зрители в малом зале, что называется, висели на люстрах.
Занимал меня в своих постановках и Константин Аркадьевич. Однажды на «Ромео и Джульетте», где я играл брата Лоренцо, побывал друг Райкина Михаил Козаков. По окончании Константин Аркадьевич пригласил к себе в кабинет:
— Миша приходил.
— Знаю.
— Он был возмущен: «Как ты мог доверить роль Лоренцо человеку с таким сильным южным говором?!» А я так к тебе привык, что не слышу. Ты уж постарайся себя контролировать.
Знаю за собой грешок: как только роль берет за душу, как только покатило — тут же вылезает глубоко сидящий во мне таганрогский говор. Не вытрясти из меня многоударность и эти гхэ, ля и тю. Это ж мое родное!
Пришло время, когда на определенном этапе мне захотелось свободы. Надумал проверить, на что способен вне театра. Решение принимал долго, отдавал себе отчет, что будет сложно. Но в конце концов пришел к Константину Аркадьевичу и сказал:
