Женщины там все были в национальной одежде, старики на рынке — в халатах. А по городу почти все мужчины ходили в костюмах, нейлоновых рубашках, и значок-поплавок об окончании института — это считалось красиво. На весь город одна национальная школа, остальные все русские. В отличие от Каунаса, где я жил в детстве: одна русская, остальные литовские. В Ашхабаде все свободно говорили по-русски.
Там у меня было много интересного. Помню, пиво разливное все время ходили покупать с трехлитровой банкой, а платить надо было за три с половиной литра. Поначалу я возмущался и говорил, что платить буду за три. «Ну, это ты там у себя в Москве будешь, а здесь так...» — отвечал продавец. И показал почему. Поставил в ряд семь кружек и стал в них плескать из моей банки, не доливая в каждую: «Считай!» Получилось три с половиной. То есть если он наливал сразу в банку, пол-литра терял. В любом магазине сдачу тоже можно было не получить — цену почти всегда округляли.
В Туркмении я однажды заболел бронхитом, у меня был кашель со рвотой. Пришел в больницу. А случилось это не в Ашхабаде, мы были на гастролях в городе Красноводске. Меня сразу спросили:
— На операцию согласны?
— На какую операцию?!
— Ну, раз со рвотой, будем живот разрезать...
Я сказал:
— Нет, не согласен.
Тогда меня просто положили в больницу, где я почему-то не умер.
Как-то пошел в баню, запомнил объявление: «При бане имеются отдельные кабинки, закрывающиеся изнутри. Плата — 60 копеек в час».
Интересная история, как меня в Ашхабаде забирали в армию. Не забрали. Я окончил институт в Ленинграде, был распределен в Дом культуры в Архангельск, получил подъемные. После чего пришла повестка из военкомата. Я отправился в институт и сдал обратно деньги, показав повестку. А мама сообщила в военкомат, что сын уехал по распределению, поэтому не может явиться на комиссию.
В Ашхабаде меня разыскали через год. Накануне явки на медкомиссию я сделал по всему телу пятнышки йодом; на следующий день это были уже «темные пятна неизвестного происхождения». В комиссии оказался кожник, которого не должно было быть. Он стал первым врачом, к которому я заявился. Сразу попросил меня не приближаться к столу, записал что-то в листе, пододвинул его на край стола, сам отошел. От армии меня освободили. Хотя я был готов к полному осмотру: у меня имелась разлинованная тетрадка, где были расписаны жалобы, предполагаемый диагноз и чем лечился. Остальные врачи меня не смотрели — уже было написано «Не годен».
