А в ответ скептическое:
— Ну даст он мне квартиру. Из этой придется съехать. А у меня тут, в доме, друзья: Клавдия Ивановна, Нина Михайлова... А там, на Горького, будут люди разные ходить, кого я знать не знаю и знать не хочу. Да и на черта эта четырехкомнатная, мне и здесь хорошо.
Так и не пошла. Отмахивалась: «Мне ничего не нужно, у меня все есть!» Один чиновник, которому она при мне это заявила, страшно удивился: «Впервые вижу такого человека!»
А другим помогала. Вот, к примеру, от Жени, первого мужа сестры, когда того сослали в Кемерово, Оле «в нагрузку» достался его сын от первого брака. Мальчика звали Анатолием. Мать родная у него была, но я про нее ничего не знаю, может быть, не слишком о сыне заботилась. Отлично помню разговоры моих родителей: «Ольга опять отправила Толю на каникулы к своим в Смоленск и посылает деньги на его содержание». Видел я этого Толю уже взрослым парнем — жуликоватой внешности и с бегающими глазками, он нередко приезжал к Оле попросить денег. И она всегда давала. Зачем? Жалела, поддерживала: «Мальчик ищет себя». А «мальчик» уже взрослый, не учился, не работал. Умер он лет в тридцать пять, слышал, пил крепко.
И мужья ею вертели как хотели. Вторым супругом стал баянист Рафаил Бобков — блестящий аккомпаниатор, музыкант от Бога. Его отец на свадьбах в деревнях играл, но был алкоголиком. «Зовут играть, а он запил, пальцы не слушаются. Меня, шестилетнего, будит среди ночи: сын, иди ты! Шел — а что делать? Спать хочется, носом клюю, но играю», — любил вспоминать Рафаил.
Яблочко от яблоньки недалеко падает, и отцовская болезнь стороной его не обошла. Когда трезвый — классный мужик, добрый, щедрый. Еще и деловой, с коммерческой жилкой. Вел Ольгины концертные дела как директор. Но стоило ему выпить — понеслась душа в рай.