— Зачем закрыли хороший паркет?
— Хлопот меньше. Пропылесосила — и готово.
В кризисном 1991-м она позвонила перед Новым годом: «Люся, нам с Митей есть нечего».
Я поехала в совхоз, где мы только что делали программу. Директор не очень обрадовался моему визиту, но распорядился дать две курицы и овощей. Я притащила Леонтьевой тяжелые сумки.
— Это вам.
— А тебе?
— Мне ничего не надо!
Она и слушать не захотела и отдала одну курицу. И в то голодное время у меня к Новому году на столе была жареная курочка.
Казалось, Митя, взрослый мужчина, должен был бы нести какую-то ответственность за себя, за быт, за мать. Увы, Валентина Михайловна не имела на него никакого влияния. В «Останкино» Леонтьева была королевой, с ней раскланивались с подобострастием и уважением. А дома она менялась, сразу ссутуливалась, влезала в неизменный халат, в глазах появлялся испуг, в голосе извиняющиеся интонации: «Митенька, может, ты покушать хочешь?»
Не бог весть как, но она ему готовила, гладила вещи. Домработницы у Леонтьевой не было, все делала сама. И при этом выглядела холеной, ухоженной женщиной. С одной стороны, жадновата была на деньги, с другой — экономила ради Мити.
Сын разговаривал с матерью сухо и коротко, словно они были в ссоре. И тем не менее разъезжаться с Митей Леонтьева не хотела. Волновалась, когда его по нескольку дней не было дома.
— Почему не звонишь?
— Мама, если со мной что-нибудь случится, ты об этом узнаешь первой.
С семидесятилетием Леонтьеву поздравил сам Ельцин.
— Люся! Как он мог?!
— Что случилось, Валентина Михайловна?
— Я же просила не говорить, сколько мне лет!
На телевидении ее чествовали коллеги, официальные лица, а домой пришла одна я. Мы включили музыку на кухне, я в длинном красивом платье, в котором еще замуж выходила, сплясала. Так мы отметили ее праздник...
А накануне восьмидесятилетия Валентины Михайловны общаться перестали — нас рассорили. Какие-то ребята захотели возобновить на телевидении передачу «От всей души». «Работать буду с Люсей», — поставила условие Леонтьева.
