— В чем дело?
— Да вот, сука прокусила мне руку.
— Заканчивайте быстрее, и чтобы тихо было.
Нас с мамой вытолкали на улицу в пять утра. Выяснилось, что папу арестовали, как только он проводил нас на вокзал. Из него выбивали признание, что он — «польский лазутчик». Но папе повезло. На Лубянку пришла организованная Сталиным комиссия, которая проверяла зверства Ежова. Папа вышел через полгода с бородой, худой, его ослепительно-белый китель превратился в серый...
Когда началась война, отец сдал бронь и вместе с 1-м Белорусским фронтом дошел до Рейхстага. В 1945 году вернулся домой.
А в 1947-м надел китель с орденами и, опираясь на палочку, отвел меня в хореографическое училище. Приняли тогда двадцать девочек и пятнадцать мальчиков.
Наш педагог Мария Алексеевна Кожухова, воспитавшая Майю Плисецкую, Екатерину Максимову и многих других балерин, прозвала меня Фарой за большие глаза. Если кто-то из девочек ошибался у балетного станка, она поднималась со стула с папиросой в зубах и ласково приговаривая: «Деточка, надо ножку тянуть! — вкручивала такой «винт», что синяк на ноге оставался всю неделю. А потом, довольная, добавляла: — Тебе не балетом надо заниматься, а у ЦУМа пирожками торговать!»
Со мной вместе у станка стояла Света Дружинина. Кто бы мог подумать, что эта подающая надежды юная балерина станет в будущем кинорежиссером и поставит знаменитых «Гардемаринов». Света была отличницей по всем общеобразовательным предметам. Как-то Дружинина предложила: «Поедем ко мне уроки делать, мама нас накормит». Она жила очень далеко — в Марьиной Роще. Помню, как ее мама обжарила на постном масле гречневую кашу и сверху посыпала сахарным песком. Тогда мне показалось, что я ем пирожное. Вкус этого «пирожного» помню до сих пор...
В шестом классе к нам пришел новенький: рыжеволосый, полноватый, с приятным акцентом, от него всегда вкусно пахло не нашим одеколоном. Этот мальчик был невероятным трудягой, в училище приходил раньше всех, а после занятий надевал шерстяные тубы на ноги и, обливаясь потом, работал над собой. Он твердил одно: «Я все равно буду солистом Большого театра!» Через год из гадкого утенка Марис Лиепа превратился в прекрасного принца. И все девчонки сразу же в него влюбились. А принц влюбился в меня. Отношения у нас были романтическими, нам с Марисом было по шестнадцать лет. Мы гуляли по Москве взявшись за руки. Он дарил мне альбомы с видами Риги. Моя мама приглашала его к нам на обед. Ей очень нравился этот воспитанный, с хорошими манерами мальчик. Однажды на лестничной площадке третьего этажа он внезапно меня обнял и поцеловал. Это был первый поцелуй в моей жизни...
