Мама поднимала меня в семь утра, и мы шли на лодочную станцию. Брали лодку, доплывали до устья реки, где она впадала в море, затаскивали лодку на берег. Мама заставляла окунуться в бодрящую воду. Потом я сидела на гальке, завернувшись в полотенце, и тряслась от холода, а она уплывала далеко за буйки.
Как-то мы с мамой и ее знакомой пошли гулять в парк Горького. Они шли впереди и о чем-то разговаривали. Мне надоело тащиться сзади молча, и я начала капризничать, чтобы привлечь мамино внимание. Села на корточки и стала ныть: «Мама, мама!» Сначала она сделала мне замечание, потом они просто ушли и пропали из виду. Я здорово испугалась и побежала их искать. Так мама «ломала» мой характер, воспитывала довольно жестко.
Помню, мы возвращались из Абрамцева на электричке. Она достала из сумки бутерброд. Я отказывалась от него, но она сказала: «С кашей съем!» Смысла я не поняла, но это звучало так грозно, что послушно начала жевать бутерброд. Еще у нее был один ход, который действовал безотказно. Что-то не хочу делать, вдруг она говорит: «А я задумала!» Разве можно было ее ослушаться? А вдруг не сбудется «задуманное»? Она, как психолог, знала, на что надавить...
Мы никогда не жили шикарно, личная машина у папы с мамой появилась в последние годы. В престижной Валентиновке или Абрамцеве родители не могли купить дачу. Они вступили в садовое товарищество, чтобы на шести сотках построить маленький домик. Украшений мама не носила, говорила, что все эти кольца, серьги ей мешают. Одна хорошая знакомая подарила старинное кольцо с большим бриллиантом. «Руфина, — сказала она, — я хочу, чтобы у тебя была дорогая вещь, достойная твоего статуса». Это кольцо маме очень нравилось, она его все время носила на среднем пальце. Но потом оно сгинуло куда-то бесследно.
Она особо не ухаживала за своей красотой, но старалась держать себя в форме. На балконе до сих пор лежат ее хулахуп и гантели по полтора килограмма. Прыгала через скакалку в комнате. Летом вообще не красилась. Да и зачем? В Архипо-Осиповке она ходила в шлепанцах, кепке, халатике, который называла «мой летний фрак», и по дороге на море кормила кур, котов и корову.
Поступив в театр, мама отрезала свою роскошную косу. Может, было трудно справляться с волосами. На сцене она была актрисой, а на улице — совершенно другой женщиной. Простой, естественной, без макияжа. Мама не несла себя как Актриса Актрисовна царственно по всем переулкам. Никогда не ценила себя по достоинству, не умела толком преподнести. Наверное, поэтому ее мало снимали. Мама была алмазом, который нуждался в огранке. Бриллиантом она стала благодаря Григорию Рошалю. Режиссер увидел ее во ВГИКе в студенческой постановке «Обломов» в роли Акульки с наклеенной бородавкой на лице и пригласил на роль красавицы Кати в «Хождение по мукам». Не хочу даже комментировать слова Соловьевой о том, что Рошаль был влюблен в маму. Могу только зачитать его поздравление на Восьмое марта: «Дорогая, драгоценная Руфа! Поздравляю любимую мною актрису, товарища всех моих трудов со светлым весенним праздником лучшей половины человечества. Пусть ни один день года не омрачит Вас, будьте счастливы, здоровы и веселы, искусством удовлетворены. Григорий Рошаль». Совсем не любовное послание...
