Еще я обожал рисовать. Мелом на асфальте, углем на стенах сараев, карандашом на газетных полях, на пачках из-под папирос, но в изокружок пойти не мог. Там требовались краски, кисточки, альбомы для рисования. А денег в семье не было. Думал записаться на танцы, но пришлось бы покупать лосины, трико, чешки. Опять деньги! И в кружке спортивной акробатики нужна форма, а у меня кроме семейных трусов и майки — ничего. Успокоился и возрадовался в двенадцать лет, когда в городском Дворце культуры появился танцевальный коллектив под руководством Владимира Любочкина. Занятия проходили в фойе на верхнем этаже. Вместо станков — подоконники, вместо зеркал — отражение в окне. Стоять у станка-подоконника разрешалось в чем угодно, хоть в пальто. Концертмейстер играл на баяне, а мы разучивали танцы, с которыми выступали в дни выборов, под Новый год и на другие праздники.
Препятствий было множество, но они казались ничтожными по сравнению с главным противостоянием моей мечте — общественным мнением. Одноклассники, мать с отцом не верили в меня: «Да какой ты артист?!», «Кому ты нужен?», «С чего ты взял, что получится?», «Иди на фабрику! Вот твоя судьба».
Но я умел быть упрямцем: «Мало же вы меня знаете!» Их насмешки еще больше подпитывали мое желание распахнуть дверь, ведущую в мечту. Я начал ездить в Москву на кинопробы. В те времена детей на кастинг зазывали объявления в «Пионерской правде»: «На главную роль в фильме «Наш дом» требуется мальчик двенадцати лет», «На роль в фильме «Дом и хозяин» требуется мальчик...» Совершенно один я отправлялся на электричке в Москву. До сих пор помню огромную пустынную площадь Киевского Вокзала, где в те времена стоял одинокий ларек. Кофе с молоком стоил в нем десять копеек, а пончики — три копейки штучка...
Объявления в газете помогли мне протоптать дорожку на «Мосфильм» и Киностудию Горького. Я настолько обнаглел, что однажды, подойдя к справочному бюро — симпатичных деревянных будочек тогда было много по Москве, — попросил:
