У меня огромное количество историй, связанных с другими людьми. Я их люблю или ненавижу, но все они живые. Я уважаю живых. Я сам такой. И вспоминать публично порочное, смешное, странное, неординарное о других лишь из-за того, что кому-то хочется кадык погонять, заглатывая слюну, не стану. Почитали, удивились, посмеялись и выбросили, а человек живет. Имеем ли мы право? Нет, не имеем. Вот у простых людей... Стоп! А кто простой, а кто нет? Почему одни решили, будто имеют право что-то рассказывать о других, причиняя боль, досаду? Если бы собрался писать книгу, был бы беспощаден, потому что врать не умею и уважаю даже тех, кто через забор кричал мне проклятия. Как бы то ни было, это мои современники, мое время. А время это долго было ко мне беспощадно. До 1989 года я не снимался. Однажды пригласили в малюсенький эпизод про войну, переодели да прямо на площадке в железнодорожном депо и оставили ночью. Забыли в вагоне. Какие-то солдатики пожалели, подбросили до «Ленфильма», чтобы я переоделся в цивильное. Рассказал эту историю ассистентке по актерам:
— Не приду больше к вам на площадку.
— Никому не рассказывай, я тебе две ставки заплачу!
Ставка — тринадцать рублей. В итоге я получил... три рубля. Двадцать пять процентов от стартовой суммы, поскольку съемка не состоялась. После этого сказал себе: в кино ни ногой. Не хотите иметь дело с Витей Сухоруковым — не надо! Держался, пока Юрий Мамин не утвердил на роль в фильме «Бакенбарды». С тех пор машина-то и закрутилась.
В девяностые в стране наступил упадок, а для меня — расцвет в кинематографе, снимался безостановочно. «Господи, опять Сухоруков! Что они в нем нашли? Урод уродом!» — мне передали это мнение. Кто больший «доброжелатель» — сказавший или передавший? Я расстроился, и вдруг внутри что-то щелкнуло: стоп, Сухоруков, что ты переживаешь? Если ты востребован, задействован и раздражаешь других, значит, олицетворяешь время!
