Это произойдет, когда умрет последний человек, верящий в Создателя. Цивилизованное общество без духовности — не более чем собрание животных».
Однажды позвонили из Дома кино с предложением поучаствовать в вечере памяти Тарковского, прочитать отрывок из его дневника. Для меня, заики, большая работа вжиться в текст, чтобы выдать его со сцены без сучка без задоринки. Шел на мероприятие без особого желания еще и потому, что не люблю Дом кино, место, где коллеги улыбаются тебе в лицо, а отвернувшись, могут пригвоздить убийственным эпитетом. Кстати, Андрей это знал и тоже не любил Дом кино. Но я пробежал глазами слова, написанные Тарковским десятого февраля 1979 года, и слезы навернулись: это была молитва верующего человека: «Боже! Чувствую приближение Твое, чувствую руку Твою на затылке моем, потому что хочу видеть Твой мир — каким Ты его создал, и людей Твоих, какими Ты стараешься сделать их. Люблю Тебя, Господи, и ничего не хочу от тебя больше... Принимаю все Твое, и только тяжесть злобы моей, грехов моих, темнота низменной души моей не дают мне быть достойным рабом Твоим, Господи! Помоги, Господи, и прости!»
А почти перед самой смертью, когда ему объявили о неоперабельном раке бронхов, Тарковский записал в дневнике, что с утра чувствует радость, и не потому что видит солнце в окошке, а потому что ощущает приближение Господа. С этим и ушел...
Но при этом Андрей был живым, грешным человеком, часто не мог обуздать свой характер, обижал ближних и сам страдал от своей нетерпимости. На «Ивановом детстве» он устраивал мне кинопробы раз семь. Я переживал, конечно, думал: сомневается во мне. Он менял мой грим, перекрашивал волосы, оттопыривал уши, рисовал конопушки и не торопился объявлять об утверждении. Я начинал отчаиваться: значит, не тяну. А оказалось, Тарковский искал под меня актеров — пробовал и с Высоцким, и с Ивашовым, и с Жариковым, и с Зубковым.
До Тарковского «Иваново детство» снимал другой режиссер, Эдуард Абалов, который израсходовал практически половину сметы и загубил проект. Денег осталось крайне мало, искали человека, который бы переснял картину, спас «Мосфильм» от позора.
