Ире явно не очень хочется говорить об этом, но какие-то внутренние принципы не позволяют уходить от ответа или отвечать обтекаемо.
— Кошмар — это и сама ситуация, и огромная, в тридцать три года разница в возрасте, и вранье СМИ. И еще: не о таком принце мечтает каждая девушка. И мне казалось, что это все равно, наверное, должно закончиться. И даже было желание избавиться от этого чувства. Не получалось. Смиренная я? Нет, конечно. Для этого как раз мудрости и не хватает. А вот у Валерия Сергеевича она была.
Но мне кажется, мудрости хватает и у Ирины. Иначе смогла бы она, например, так относиться к дневникам Золотухина? Всю свою жизнь Валерий Сергеевич их вел. Он говорил о себе: «Я — графоман». И писал каждый день, как акын: что видел — о том и писал. У него дома хранится много тетрадей. Но последние записи — в квартире Ирины. Потому что последние свои дни он жил у нее. Но она никогда их не читала — убеждена, что у каждого человека существует какая-то зона недоступности для другого. Даже если очень любишь, все равно есть что-то, что можешь доверить только себе. Валерий Сергеевич не любил делиться своими эмоциями и сомнениями. Только в редких случаях. Он говорил: «Я не понимаю Высоцкого: «дружба-дружба». Нет этого в жизни». И цитировал кого-то: «Взрослые олени проводят жизнь в одиночестве». Он не любил тусовки, посиделки. Ему бы поскорее убежать, спрятаться и засесть за свои дневники. Ирина не читала их еще и потому, что он делал записи о людях живущих. И в этом она тоже ощущает некую его двойственность: бесконечную доброту и при этом — жестокость оценок.
Здесь Ирину Линдт цитирую дословно: «Я пыталась читать ранние дневники и не смогла. Это разрушало. А мне важно было сохранить его таким, каким он был со мной. Поняла, что не осилю эмоционально всю его жизнь. Там он был не мой, другой. Не знала и не хочу его знать таким. Правда, он всегда говорил, что со мной очень изменился. И я любила его таким, а та, незнакомая часть его личности, как это ни покажется странным, мне была не важна и не нужна».
Я возвращаю Иру к началу их отношений — на пятнадцать лет назад: как поняла она, что нравится этому немолодому человеку, который был на девять лет старше ее отца? Тогда он вел себя как абсолютный ребенок: дергал за косу, дарил какие-то книжки, по-детски шутил. И все время смотрел на нее. Так продолжалось полтора года. Кроме страха из-за этого пристального внимания, из-за его желания постоянно быть рядом с ней Ира ничего не испытывала. А что происходило с ним? Была ли это его очередная влюбленность, которые случались с Золотухиным достаточно часто? Сейчас у нее нет ответа на этот вопрос, но тогда она думала, что так и есть. Может быть, поэтому и боялась.
Но в один момент, когда он уехал куда-то на гастроли, она почувствовала, что ей вдруг стало его безумно не хватать, поняла, что считает каждый день и ждет, когда Золотухин вернется. Вот тут она ощутила, что началась зависимость от него настоящая, поняла, какой человек рядом с ней.
— Вы имеете в виду его интеллект или какие-то духовно-душевные качества? — пытаюсь уточнить я.
Ирина улыбается:
— Интеллектом нас не удивишь. А вот духовные, душевные качества Валерия Сергеевича меня все эти годы поражали.
Он чувствовал, что у Иры, мягко говоря, не всегда было спокойно на душе. И он нервничал. И винил себя. И пытался по максимуму доставить ей радость. Вдруг в три часа ночи, проснувшись, Ира просто так могла, например, сказать: «Вот бы сейчас соку вишневого!» И со смущением и восторгом видела, как Золотухин вскакивал, одевался и бежал за этим соком. И ее попытки остановить были напрасны: если его Ире чего-то хочется, значит, это нужно немедленно осуществить. И поэтому тоже так трудно теперь: нет на горизонте человека, хоть отдаленно напоминающего ей Валерия Сергеевича Золотухина. Хотя она и отдает себе отчет, что это неправильно — оставаться одной. Но сердцу не прикажешь. Во всяком случае — пока...
Ира сама чувствовала, как изменила ее любовь. Сильный, пробивной характер стал давать сбой. Из самоуверенной, довольно нахальной девочки, приехавшей в Москву (сама так говорит), она превратилась в очень терпеливую, не очень тщеславную молодую женщину. Она пыталась внутренне этому сопротивляться, понимая, что такие изменения принесут скорее вред, чем пользу, но ничего сделать с собой не могла.
И все-таки Ира еще делала судорожные попытки спастись: следила за расписанием, чтобы во время его репетиций и спектаклей не быть в театре, старалась больше общаться с друзьями, бывать в каких-то компаниях. Пыталась даже ответить взаимностью человеку, который испытывал к ней сильные чувства. Безуспешно. Она все время думала о Золотухине. И просила Бога: «Если это такая любовь, избавь меня от нее. Я ведь жила и проживу без этого! Зачем и за что мне такое испытание?» Ей даже казалось, что кто-то невидимый издевается над ней. Потому что ни секунды не могла не думать о том, где он, когда придет, когда позвонит. И ждала, ждала...
Но все, о чем я рассказываю, было увертюрой к их любви. Потому что больше года это было временем только платоники и романтики.
Первым о том, что любит, сказал Валерий Сергеевич. Серьезно, не впроброс. Но когда и как это произошло, Ирина уже почему-то не помнит. Или мне не хочет рассказывать об обстоятельствах этого знаменательного события, после которого меняется жизнь.
