Потом я услышу, что это была безумная страсть, которую они не могли сдержать и которую видели все. Все, кроме меня. Об этом расскажет моя жена: Кюнна делилась с ней своими переживаниями. А мы с матерью на такие темы не говорили. И при мне они с Диком своих чувств не показывали.
Каждый имеет право сходить с ума как угодно, поэтому я с матерью нюансы ее личной жизни даже не пытался обсуждать. Они меня не интересовали. Но при этом требовал и к себе симметричного отношения. Считал себя вполне взрослым, поэтому сразу замазал краской стекла в дверях моей комнаты и наладил замок: вы живете своей жизнью, я своей, приглашаю к себе кого хочу. И когда вышел первый конфликт, я был очень удивлен. Самое интересное, взбунтовалась не мать, а Дик.
— Я не позволю устраивать из квартиры общежитие! — кричал он.
— А кто ты вообще такой? Сопля! — парировал я, вспоминая Белокурова и то, что Дик всего на девять лет старше меня.
— Не сметь мне «тыкать»! На «вы» со мной разговаривать!! — окончательно выходил он из себя, что доставляло мне большое удовольствие.
— Как же! — орал я в ответ. — Всяким душанбинским соплякам еще и «выкать»! У меня друзья старше тебя есть!
Дик приехал в Москву из Душанбе, но таджикских кровей у него, насколько мне известно, нет. Папа — Дик, мама — Зак. Добивал я его обычно аргументом: «Ты тут вообще никто, ты здесь не прописан, после одиннадцати — вон, или вызываю ментов! Лимита!!» Я его не боялся, чувствовал, что он трусоват и «не мужик», потому что не умел драться. А я хоть и был тощим и легким — определенный опыт уже имел. И однажды в разгар конфликта я схватил то, что под руку попалось, кажется плоскогубцы, и пошел на него в атаку. Он убежал в мамину комнату и держал дверь, крича ей, чтобы меня угомонили. Дик берег лицо — артист! Мать осталась на кухне, она понимала, что я больше вид делаю, чем злюсь. После этого мы с Диком перестали разговаривать и появлялся он пореже.
Теперь осознаю, как было тяжело маме наблюдать все это. Но она приняла удивительную модель поведения: не поддерживала никого. Просто молчала. Общение наше происходило примерно так:
— Скажи своему сыну, чтобы не выбрасывал окурки в мусорное ведро, они пахнут! — кричал Дик.
— А ты скажи своему, чтобы не орал ночью по телефону! Спать невозможно! — требовал я.
При этом все трое стояли рядом. Мы общались через Кюнну.
В общем, в этой «войне» победил я. Дверь осталась непрозрачной и закрывающейся. Ко мне мог приходить кто угодно и когда угодно. И мы занимались тем, чем считали нужным. Но в сравнении с нынешними молодежными «забавами» были вполне приличны. Не развратничали, наркотиков не было в принципе. К шестнадцати годам моя комната выглядела так: вместо люстры висел кирпич со свечкой, на потолке из одного угла в другой, по диагонали, шли следы ботинок, вместо стульев — покрышки, накрытые пледом, и два толстых пня, на одном стоял проигрыватель «Аккорд-стерео». Все стены были разрисованы всякими ужасами или загадочными фигурами. Каждый мог взять с подоконника гуашь и добавить свое. Из человеческого — только кровать и книжные полки. Кюнна смирилась и молчала. Постепенно смирился и Дик.
А потом я повзрослел еще на год, и мы начали совершенно нормально общаться. Я поклеил обычные обои и выкинул проросшие пни. А окончив школу, стал на равных участвовать во взрослых посиделках вместе с Диком и матерью.
Наша квартира располагалась очень удобно для артистов. Практически все театры были рядом. Утренние репетиции заканчивались около двух. Явка на спектакль уже почти через четыре часа.