Где папа — там и мы, только жили не в сторожке, а в благоустроенном доме Марии. Жизнь на две страны была мучительна для детей. Димитрий остался учиться в Штатах, а маленькая Настя с сентября по декабрь ходила в школу в солнечном Лос-Анджелесе, следующие полгода — в заснеженных Альпах. Дочка плакала: только найдет друзей и наладит отношения, как приходится перелетать через океан. Я как человек, который не раз, достигнув успеха, все бросал и начинал сначала, прекрасно ее понимала.
Поверьте, более красивого места на планете, чем Каринтия, не существует. Но это летом! Зимой там темнеет уже в четыре часа — и можно застрелиться. Настя вставала в полпятого утра, чтобы попасть в гимназию вовремя. Она находилась в низовье, с нашей горы высотой в тысячу триста метров Настя и еще одна крестьянская девочка спускались на обыкновенных санках. Потом они час ехали на автобусе, еще тридцать минут шли пешком: дорога до школы занимала два с половиной часа. Я умоляла Максимилиана купить трактор, способный расчищать снег, или хотя бы машину, на которую не нужно было полчаса надевать специальные цепи. Кто ездит на «мерседесе» по заснеженным горам? Но его швейцарское упрямство не поддавалось никакой логике.
Скажем, Макс всегда следил, как я выгляжу. Никогда не шла вслед за модой, сама ее создавала и диктовала. И носила только то, что хотела и в чем удобно. Максимилиану нравилось, хотя, бывало, и тут протестовал. Вот, например, я всю жизнь занимаюсь танцами и обожаю лосины. А Шелл меня стеснялся:
— С ума сошла! Какие лосины?! Еще и шорты сверху! Тебе уже тридцать пять!
— Максинька, но они не стесняют движений! Это удобно!
При этом на собственный внешний вид ему было совершенно наплевать. Спокойно тратил деньги на шикарные гостиницы и перелеты в первом классе, но вытащить его в магазин было мучением. Помню, при нашем знакомстве страшно удивилась, что такой красивый и знаменитый мужчина ходит в расклешенных брюках. О том, что они вышли из моды, знали даже живущие за железным занавесом советские артисты. В шкафу Максимилиана висело тридцать пять джемперов на трех пуговках, которые он носил по тридцать пять лет — его не смущало, что многие из них были заштопанными. И еще висели бесконечные черные шарфы. Впрочем, все это Макс носил с врожденной элегантностью.
Мы могли сколько угодно ссориться, но я знала: именно Шелл научил меня всему. Как любить, иметь семью, ощущать себя матерью. Макс стал отцом моему сыну Димитрию и уделял ему столько любви и заботы, что мне иногда даже было обидно за Настю. Он показал мне мир. Искренне считаю Макса гениальным режиссером и всегда мирилась с особенностями его психики и несовершенством характера. Не могла понять одного: почему человеку столь высокого интеллекта не нравится, что я развиваюсь?
— Что пробудило интерес к духовным исканиям?
— В какой-то момент я поняла, что заблудилась. Макс знал меня одним человеком, сын, с которым единственным говорила по-русски, — другим, у дочери в голове — третий образ. А вокруг — секретари, бизнес-менеджеры, агенты, домработницы, кухарки — и под каждого надо подстраиваться. Куда подевалась настоящая Наташа, прямая, искренняя? Захотелось прислушаться к себе, нащупать ту матрицу, на которой записана главная программа человеческой жизни.
Максу не нравились мои искания. Со временем недоверие между нами только усилилось. Но я больше не хотела ни под кого подстраиваться. Я такая, какая есть. Максимилиан не был готов к подобным заявлениям. Привык, что вся моя жизнь принадлежит ему без остатка. Вчера еще наивная девочка из далекой страны вдруг топнула ножкой! Подвиньтесь, дяденька: в конце концов вы из Швейцарии, где живут восемь миллионов человек, а меня знают и любят двести восемьдесят миллионов! Конечно, осознание произошло в глубине души, вслух я этих слов не произносила. А вот Шелл поддеть умел, причем жестко. Как-то мой менеджер не остановился на одном из обязательных в Лос-Анджелесе знаков «стоп», и Максу как владельцу автомобиля пришлось заплатить штраф в двести семьдесят долларов. С тех пор к месту и не к месту он отпускал свои «черные» шуточки: «Вы, русские, все такие. Не останавливаетесь, где положено». Казалось бы — ерунда. Но когда слышишь такое по семь раз на дню, начинаешь раздражаться.
В 2000 году Макса пригласили в Ригу на фестиваль «Балтийская жемчужина»: ему собирались вручать приз как лучшему артисту миллениума. Чувствовала, что случится беда, и умоляла не ехать, но он полетел: всегда был тщеславным, шутил, что на его надгробном камне надо будет написать «Он умер за престиж».
Перед началом церемонии Макс упал в туалете с острым приступом панкреатита. И впал в кому. Я перевезла мужа в Мюнхен и два месяца от него не отходила.
