Дима приехал и чуть не прослезился.
Потом мы расписались. Щербина хотел венчаться, но я не спешила, для меня это очень серьезный шаг.
За три года совместного житья мы часто переезжали. С «Новокузнецкой» на «Тимирязевскую», в театральное общежитие, жили в Перово, на Беговой у друзей. К четвертому переезду я уже не красила стены, а чужие дома вызывали мрачное ощущение холодных склепов.
Михаил Иосифович однажды то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «Оля, Щербина тебя погубит!» — он понимал, что я легко могу обмануться и такой тяжелый человек, как Дима, не может сделать счастливой совсем юную веселую девочку. Тогда еще я не знала, что многие, как мне казалось, Димины достоинства обернутся недостатками в совместной жизни: загадочная печаль — угрюмостью, хозяйственность — излишним педантизмом, размеренность — скукой и нежеланием развиваться дальше, серьезность — отсутствием чувства юмора.
К тому же я стала обращать внимание, что Дима часто выпивает.
Во всяком случае, на мой взгляд. Он не казался пьяным, но ритуал каждодневного употребления алкоголя был для меня невыносим. Мне не нравилась эта тенденция, грозившая перерасти в беду, но он эту проблему категорически игнорировал.
На Беговой, в очередной раз разбирая перевезенный скарб, Дима случайно разбил напольное зеркало. Я не придала этому значения, а ночью увидела сон: дедушка смотрел на меня своим внимательным мудрым взглядом и, как ему свойственно, медленно, выдерживая паузы между словами, спросил:
— Ты точно хочешь иметь ребенка от этого человека?
Я начала защищать Диму:
— Дедуля, он просто устал.
А буквально через пару дней узнала, что беременна.
Где рожать сынишку и растить его первое время, было очевидно: только в Петербурге — там мой дом, родители, готовые всегда и во всем мне помочь.
В Москве Дима наконец-то смог купить квартиру в новом доме, но она была еще не готова для проживания.
Родился Проша, мой первенец, мой сыночек. Дима приезжал к нам, когда была возможность, привозил подарки, но радости от общения с ним я не испытывала.
И сама не стремилась к мужу в Москву. Меня выводило из себя то, что Дима мог часами чистить обувь. Я впадала в уныние от того, что мы редко смеемся, шутим, что наша жизнь мрачнее тучи и рядом с мужем в свои двадцать четыре года я чувствую себя законченной старухой. Все это на фоне того, что Дима продолжал выпивать. Многие женщины кладут на борьбу с этим недугом мужей всю свою жизнь, но я становиться жертвой ради спасения Димы не захотела, видимо, не любила его.
Конец отношениям пришелся на празднование Нового года. Буквально за полчаса перед боем курантов Дима пошел мыться в душ. Мои родители, Димина мама и я, нарядные, в хорошем настроении сидим за праздничным столом. Прохору было полтора года, он спал.
Димы все нет и нет, он, как всегда, существует в своем собственном мрачном измерении: все готовы провожать старый год, ждем только его, а муж никак не выходит из душа. Чувствую, что прилив раздражения уже доводит меня до тошноты. Подошла к подоконнику, посмотрела сквозь окно на небо и мысленно обратилась к бабушке с дедушкой: «Родные мои, сделайте что-нибудь. Я не могу так больше жить».
Грома с небес не последовало. Встретили Новый год, потом мы с Димой немного повздорили, начались взаимные претензии, усугублявшиеся тем, что он еще и выпил. Щербина встал из-за стола, ушел в другую комнату, зачем-то начал будить Прохора, все пытались его утихомирить. Потом Димина мама сообщила: «Мы возвращаемся в Москву, у сына нервный срыв».
