Открываю — на пороге все руководство съемочной группы:
— Где Соловьев? Что он сделал с трактором? Ваш муж помнит, что сегодня начинаются съемки? Он вообще в состоянии работать?
В эту минуту к гостинице подъезжает мой Сашечка — на чисто вымытом тракторе, в ослепительно белой рубашке, сверкая ясными глазами.
— А с чего вы вообще взяли, будто что-то произошло?
— мигом сориентировавшись, атакую я. — Откуда подобный тон?
Директор и вся свита стоят как описавшиеся пудели, мямлят что-то вроде: мы же ночью слышали, что он трактор утопил и как вы водку искали.
Отвечаю на голубом глазу:
— Так это мы репетировали! В театре готовим новую пьесу.
Случалось, после очередного фортеля я указывала Соловьеву на дверь:
— Все, устала! Развожусь с тобой!
Он уходил с гордо поднятой головой: — Ну и пожалуйста!
Я не пропаду, а ты, Люсечка, пожалеешь, что такого мужика потеряла!
Через пару дней звонок: «Возьмешь обратно?» Если отвечала отказом, в операцию по возвращению вступали дети. Прихожу как-то домой — в квартире идеальный порядок, а Катюша с Мишей стоят в прихожей на коленях и тянут ко мне руки: «Мама, прости папу! Мы без него жить не можем». Ни дать ни взять библейская картина!
Возвращался Саня тем, кем мы его всегда знали, — принцем на белом коне. Любое желание — мое или детей — предугадывалось, мы буквально купались в любви, внимании и заботе.
Настоящие, серьезные проблемы начались в девяностые. Чтобы снять фильм «По Таганке ходят танки», Сане пришлось взять большую ссуду.
Премьера картины-притчи с элементами фантастики и комедии состоялась накануне его дня рождения. Был большой успех. Картине дали высокую категорию, Саше вручили премию, на которую он тут же купил семнадцать телевизоров и подарил членам съемочной группы. После премьеры счастливый ехал по МКАДу на «бэтээре», засыпанном цветами, водители, приветствуя любимого актера, давили на клаксоны, гаишники отдавали честь. Ни он сам, ни коллеги не сомневались, что картину ждет хороший прокат. Однако девятнадцатого августа, в день рождения Соловьева, грянул ГКЧП. Саня будто напророчил: по московским улицам пошли танки. О прокате фильма пришлось забыть раз и навсегда.
Нужно было отдавать ссуду. А с каких барышей? Весь отечественный кинематограф покатился в пропасть: фильмы не запускались, павильоны «Мосфильма» были отданы под автомобильные и мебельные салоны.
Уволившийся из ЦДТ несколькими годами раньше Саня не знал, куда себя деть. Впадал то в депрессию, то в ярость:
— Я актер, которого знает вся страна! И что, прикажете идти на рынок селедкой торговать?!
Или:
— Я ведь хочу и могу снимать гениальное кино! И не делаю этого только из-за отсутствия проклятых денег! Да они все должны бегать за мной и в ноги кланяться: «Возьми сколько нужно — только снимай!»
Отвечала как можно спокойнее:
— Да, ты популярный актер и режиссер — и это дает тебе право гордиться собой.
Но посмотри на академика Амосова, который собирает людей по частям и возвращает к жизни. Ему в таком случае с каким восторгом нужно к себе относиться? Только ничего подобного за ним еще не замечали.
Саня затихал. Потом приходил с повинной:
— Прости. Завтра же начну искать работу — неважно какую, лишь бы ссуду отдать и на жизнь хватало.
Но завтра на него снова наваливалась депрессия, от которой Саша скоро нашел надежное лекарство — водку. Пьяным ни я, ни дети его не видели — уходя в запой, он звонил от приятелей: «Буду через пару дней». Возвращался домой и просил: «Люсь, возьми сковородку и вдарь мне по башке. Может, мозги встанут на место. Не могу я сам справиться — помоги!»
И я помогала: оплачивала клинику, где Сане очищали кровь, после реабилитации уговаривала режиссеров картин, которые дублировала, взять мужа на работу.
Мои усилия ценились Саней до тех пор, пока в клинике Довженко он не встретил Печерникову. Ирина там тоже тогда лечилась от алкоголизма.
После этого знакомства в нашей жизни начался период, который я не могу вспоминать без содрогания. Прожив у барышни неделю-две, Саня приходил домой как побитая собака: «Люсечка, прими обратно! Меня околдовали, я там сдохну. Неужели тебе не жалко?»
Принимала, оставляла. Несколько дней жили прежней счастливой жизнью. А потом Саню снова начинало тянуть туда, где наливали. На меня сыпались упреки: — Почему ты никогда не скажешь «Тебе плохо, Сашенька, — выпей»?
