Раз десять подогревала. Где уговорами, где строгостью заставлю еду в рот положить, так он ее за щеку закатит — и сидит полчаса, не глотает.
Спасали только соки, которые я выжимала из свежих фруктов. Их Женя пил с удовольствием.
Пока сын рос, я жила как на пороховой бочке. Не было года, чтобы он чем-то серьезно не болел. Дизентерия, корь, коклюш, скарлатина, даже дифтерия! Диагноз я поставила сама, районный врач считала, что это ангина. Позвонила Виленкину, он приехал, вызвал медсестру. Жене сделали вливание — и сразу стало легче. Прощаясь, профессор сказал: «Опять должен вас похвалить. Промедли вы несколько часов — спасти мальчика уже бы не удалось».
Я вернулась к учебе, а с выздоравливающим сыном оставались баба Катя и дедушка Витя — единственный в нашей семье пенсионер.
Виктор Павлович рассаживал на диване игрушки и сочинял истории об их путешествиях и приключениях. Рассказы были настолько яркими и увлекательными, что Женя, не шелохнувшись, слушал часами.
С дедушкиных представлений и началось увлечение сына кукольным театром. Лет с пяти он лепил из пластилина миниатюрные головы сказочных героев и зверей, а потом, надев их на пальцы, разыгрывал перед нами и соседскими детьми целые спектакли. Со временем к «пальчиковым» добавились куклы-«петрушки» на руку, тростевые. Их Женя тоже мастерил сам: головы делал из папье-маше, рисовал акварельными красками лица, из обрезков ткани шил костюмы.
Как-то в Москву на гастроли приехал чехословацкий театр, там Женя увидел кукол с головами из мягкой резины. Сын несколько дней ходил под впечатлением: «У них лица живые! Куклы и смеются, и плачут, и сердятся!» А спустя неделю притащил из аптеки несколько круглых клизм. Приклеил к ним пуговицы-глаза, носы сделал из винных пробок, бритвой вырезал рты. «Труппа» получилась на загляденье. С ней Женя выступал и в школе, и у шефов — в Министерстве легкой промышленности.
В шестом классе он написал письмо Образцову. Рассказал, что сам сочиняет сюжеты и делает кукол. В ответ получил от Сергея Владимировича приглашение побывать за кулисами театра. В интервью сын говорит, что ходил к Образцову с другом, а на самом деле — со мной.
И в других историях я нахожу ту же «подмену». Нисколько не обижаюсь, потому что знаю причину, по которой его память хранит именно эти версии. В детстве Женя боялся выглядеть в глазах друзей маменькиным сынком, и это при том, что на самом деле был очень ко мне привязан.
Вот я веду сына в первый класс. В ту школу, куда, получив диплом пединститута, устроилась сама. На Жене — сшитый на заказ пиджак-френч со стоячим воротничком, «золотыми» пуговицами — как у дореволюционного гимназиста. У двери он мертвой хваткой цепляется за мою руку:
— Пойдем со мной.
— Нет, — отвечаю, — ты пойдешь один, а мне нужно в другой класс, к другим деткам.
Подумав немного, Женя кивает головой:
— Ладно.
Но когда будет звонок, ты уже здесь стой. Меня встречай, я к тебе выйду.
Летом после первого класса я взяла его с собой в лагерь, куда райком комсомола направил меня старшей пионервожатой. И вот во время тихого часа прибегает одна из воспитательниц: «Марта Борисовна, пойдемте со мной!» И прямиком к корпусу, в котором размещался самый неугомонный отряд — одиннадцати-двенадцатилетние мальчишки. Тихонько приоткрывает мне дверь. Посреди комнаты на табуретке сидит Женя и что-то рассказывает, а тридцать подростков лежат в кроватях и, подперев головы руками, слушают, боясь пропустить хоть слово.
