Однажды вернулся с очередных съемок домой на Ордынку и не обнаружил Иры с Надей. Сели обедать, и когда я допил свой чай, мой отчим писатель Виктор Ардов сообщил, что я больше не муж: Ира полюбила другого и у нее новые отношения. Она даже не пришла на премьеру «Летят журавли» в Дом кино, хотя обещала. И я был как будто виноват, что своими постоянными съемками, долгим отсутствием довел семью до краха... Но тогда было не принято брать близких на съемки, в экспедиции.
Когда Ира родила, я, как всегда, снимался, дал телеграмму: «На грехе себя ловлю: девок сызмальства люблю. Будь то Нина, Маша, Даша, назови ее хоть Капа — счастлив будет грешник папа. Сочиняя этот стих, я уже люблю двоих. «Ленфильм». Баталов».
Будучи молодым папашей, вел себя с ребенком безответственно: однажды трехлетнюю дочку посадил за руль автомобиля. Мама и Ира, увидев эту сцену в окно, чуть дар речи не потеряли. Купили Наде старенькое пианино, решили музыке учить. Оно было ужасно расстроенным и издавало страшные звуки. И я разобрал инструмент на кучу деталей. Ира обомлела: «Что ты наделал?!» — но я так же скрупулезно пианино собрал и даже настроил.
Я был по молодости чудак. Ирка как-то приехала ко мне в Ленинград, ждала в гостиничном номере, голодная и грустная. Захотелось ее развеселить:
— Погоди, сейчас покажу тебе фокус!
Взмахнул руками, и по комнате разлетелись сторублевки.
Жена ахнула:
— Что ты делаешь? Прекрати немедленно!
Потом с ней долго лазали на четвереньках, собирали деньги. Одной бумажки так и не досчитались — куда-то запропастилась.
Мы с Иркой знали друг друга с детства, наши дачи на берегу Клязьмы были на соседних улицах. Я с удовольствием шил вместе с девчонками платья для кукол, водил их в укромное место, где учил правильно затягиваться махоркой, пока нас не застукали взрослые. Курить начал в тринадцать лет, чтобы как-то заглушить чувство голода, с тех пор более семидесяти лет не вынимаю сигарету изо рта.
Когда началась война, моя семья уехала в эвакуацию в Бугульму, а Ира — в Ташкент, но я всегда помнил о ней и наших детских приключениях. Встретились мы уже после войны, в доме у Пети, сына писателя Евгения Петрова. Нам было по шестнадцать лет, и я вдруг увидел в бывшей угловатой худой девчонке красивую барышню. Петя поставил пластинку с «Серенадой солнечной долины», и мы с Ирой танцевали несколько часов подряд. Пластинки менялись сами собой — Евгений Петров привез из Америки музыкальный комбайн. Натанцевавшись, играли в бутылочку и с удовольствием целовались. Мы тотчас хотели расписаться, но было нельзя. И тогда я попросил взаймы у домработницы Николая Погодина и купил золотое колечко — одно на двоих, внутри сделал гравировку: «Алеша+Ира=Любовь».
Потом мы расписались официально.
Жили у нас на Ордынке. Моя мама, актриса Нина Ольшевская, была близкой подругой Анны Ахматовой, и та часто останавливалась в нашей с Иркой шестиметровой комнатке. А мы тогда перебирались к родителям жены или размещались в комнате моих младших братьев Бори и Миши, если их отправляли в пионерлагерь.
Я учился в Школе-студии МХАТ, а Ира — в Пушно-меховом институте. Пришлось пойти туда по необходимости: Ротов был осужден за карикатуру и Ирочку как дочь репрессированного не допустили до экзаменов в Библиотечном институте. Однажды в сессию я сдавал экзамен по актерскому мастерству, играя роль в «Двух веронцах», а у Иры в этот же день был экзамен по животноводству.
Ей нужно было выгнать коров на пастбище, через какое-то время стадо должны были подоить, и по количеству полученного молока ставилась оценка. Ира, конечно, намучилась, но экзамен сдала. Теща Екатерина Борисовна вечером как всегда умело шутила: «Хорошее начало семейной жизни — муж играет Шекспира, а жена в Балашихе пасет коров».
Затем меня призвали, и я служил в Театре Советской армии. Там вместе с мамой сыграл свою первую главную роль в спектакле «Замужняя невеста» по пьесе Александра Шаховского. Я тогда заменял нашего легендарного Зельдина, он сам вводил меня в спектакль. Владимир Михайлович уезжал на гастроли за границу и свою роль Любима доверил мне.
