И вот влетает:
— Какой ужас! Мария Ивановна наделала перед дверью! Она не любит, когда я сюда прихожу!
Я удивляюсь:
— Тетя Маша? Не может быть!
А она стала плакать, кричать, что консьержка ее ненавидит». Олег Николаевич так и не раскололся.
Сейчас в его подъезд просто не войдешь, там кодовые замки. А раньше была одна преграда: тетя Маша. Она сидела на посту неотлучно, в валенках зимой и летом, а нужду справляла под лестницей, в ведро. Когда кто-то возмущался — запах стоял чудовищный, тетя Маша говорила: «А куды ж я днем-то это вылью?» Жильцы терпели. Тетя Маша сторожила их добро как цепной пес, недаром до пенсии в органах работала.
Никого не пускала, кричала: «Куды прешь?!»
У нее была комнатка, но, по-моему, она ее сдавала, а сама неотлучно сидела около лифта. Тот часто ломался, и для Ефремова это было трагедией. Он уже не мог подняться на третий этаж. Как-то я пришла к нему с подругой, актрисой Театра имени Пушкина Инной Кара-Моско. Думала, Олег Николаевич еще в театре. Он собирался на спектакль Петера Штайна «Гамлет». Главную роль там играл Евгений Миронов. Идти Ефремов не хотел, ему тяжело было сидеть в зале, но и отказаться не мог.
Входим в подъезд и видим его на стульчике рядом с тетей Машей. В лифте тоже был такой. Его ставили для Ефремова. Оказывается, Олег Николаевич ушел со спектакля, а лифт сломался, пришлось ждать, когда починят.
Про «Гамлета» он сказал: «Постановка интересная, Женя играет хорошо. Но, ты понимаешь, не забирает!» Это было его любимое выражение — «не забирает».
В последние пару лет Ефремов уже не мог жить без кислородного аппарата и поэтому перестал бывать в театре, репетировал и решал все вопросы дома. Но даже с трубками ему было трудно дышать и говорить. Он часто уходил в спальню, чтобы отлежаться.
Была возможность сделать в Швеции пересадку легких. Я уже об этом договорилась с Каролинским институтом, и Олег Николаевич собрал необходимые анализы, но знаменитый пульмонолог Михаил Перельман сказал, что больной не выдержит операции. Посоветовал отправить его в хороший европейский санаторий. Осенью 1999 года Ефремов поехал во Францию.
Его сопровождала верная Таня Бронзова.
Из санатория он вернулся посвежевший и веселый. Хвастался, что лечащий врач даже разрешил ему выпивать каждый день бокал красного вина. Впрочем, в его положении это уже не имело большого значения. Французские медики сказали, что жить Ефремову осталось полгода.
Напоследок он хотел поставить спектакль, о котором мечтал еще в шестидесятые, — «Сирано де Бержерак». Репетировал из последних сил. Актерам с ним было тяжело. Олег Николаевич постоянно уходил в себя, молчал, мял сигарету, курил. Даже теперь не мог отказаться от любимого «Мальборо». Артисты, разумеется, тоже все дымили. Напрасно я умоляла ребят курить поменьше. В квартире было нечем дышать. Держать все время окно открытым я не могла, боялась простудить Ефремова...
В апреле 2000-го, примерно за месяц до смерти Олега Николаевича, в очередной раз приехала в Москву.
Он был очень слаб, говорил с трудом, речь прерывал страшный кашель. Как-то сидели за столом, и вдруг его прорвало: «Ладно, пускай уже все болит, отваливается, я терпеливый, но когда не можешь дышать...» И замолчал. Воздуху не хватило.
На Пасху Ефремов собрал детей и внуков, видимо, решил проститься. Потом съездил к Рощину в Переделкино...
Завещания он не оставил, но много раз говорил, что квартира отойдет Мише, дача — Насте, а библиотека — музею МХАТа. Все друзья и знакомые об этом знали. Кому доверить свое главное богатство — Художественный театр, Олег Николаевич так и не решил.
Он думал о преемнике. Сначала видел в этой роли Олега Табакова, потом почему-то Андрея Мягкова, хотел разделить обязанности художественного руководителя и возложить их на двоих людей. Все должно было окончательно определиться одиннадцатого июня 2000 года. Но Ефремов не дожил до этого дня.
Он просыпался поздно и долго оставался в постели — откашливался и приходил в себя. Я звонила часов в двенадцать и сразу чувствовала, как у него дела. Двадцать четвертого мая тоже набрала его номер. В тот день у меня в Стокгольме была премьера «Преступления и наказания». Я сама написала инсценировку и поставила спектакль. Олег Николаевич гордился мною.
Мы договорились, что позвоню вечером, после премьеры. Но днем Ефремов умер. В квартире он был один. Около четырех часов пришла секретарь Таня Горячева, она его и обнаружила. Позвонила дочери Насте. Та сразу же примчалась.
Я не смогла приехать на похороны: на протяжении десяти вечеров мы играли спектакль. Заменить меня никто не мог — сама сидела за звукорежиссерским пультом.
МХАТ тогда был на гастролях на Тайване. Актеры рассказывали: «Мы собрались в холле гостиницы и молча смотрели друг на друга, не знали, что делать, как жить». Они не сразу смогли взять билеты, пришлось подключать дипломатов и Министерство культуры. Все это время звонили в Москву: «Ради бога, только дождитесь нас!» Олега Николаевича похоронили тридцать первого мая на «аллее МХАТа» на Новодевичьем кладбище.
