Не интересовалась его жизнью, даже звонила крайне редко.
Года через два после того как стали жить вместе — мы с Миничкой еще на «вы» были, — идем по набережной Ялты, он вдруг говорит:
—А давайте зайдем в ЗАГС.
—Зачем? — удивилась я. — Чай не молодые, и так свой век доживем.
А Михаил Иванович отвечает:
—Мы должны расписаться. Иначе, когда умру, Алена все у вас заберет, жизнь поломает.
—Только ради этого? — уточняю я. — Да и что она отберет — квартирку нашу однокомнатную?
—Да нет, почему...
— смутился Пуговкин. — Хочу, чтобы вы носили мою фамилию.
В ЗАГСе Миничка скомандовал: «Прошу не назначать испытательного срока. Наша семейная жизнь уже сложилась. Вот ее паспорт на фамилию Лаврова, но моя фамилия теперь должна стоять первой». Так я стала Пуговкиной-Лавровой: старую решила сохранить ради внуков и правнуков.
А за год до этого, еще не расписанных, нас пригласили в паспортный стол для обмена документов на украинские. У меня прописка алуштинская, у Пуговкина — московская. Оба — граждане СССР. Приходим, а там народу — не протолкнуться. Конечно, Миничку узнали, пропустили без очереди.
Заходим в кабинет — сидят два полковника.
—Здравствуйте, дорогой Михаил Иванович! А это с вами кто?
—Как «кто»? — отвечает Пуговкин. — Это моя супруга.
—Так она же наша, крымская!
—Вот ради нее я и выбрал своим местом жительства ваш город.
Не будет же он рассказывать про свою мечту переселиться к морю, родившуюся еще в начале пятидесятых.
—Раз Ирина Константиновна местная, ей не надо сдавать экзамен.
—Какой экзамен? — изумился Миничка.
—Так по языку! Это обязательное условие для получения украинского паспорта.
Вы, Михаил Иванович, украинскую мову разумеете?
Последовала секундная пауза, и Пуговкин произнес:
—А шо це таке?
Все, конечно, захохотали, быстренько закрыли дверь на ключ, пригласили нас в дальнюю комнату, где уже был накрыт стол...
Так мы стали гражданами Украины. В одной московской газете тогда вышла заметка с сенсационным заголовком: «Пуговкин эмигрировал».
Пока работала Ялтинская киностудия, Миничка иногда снимался. Но в те годы часто обманывали. За фильм «Господа артисты» вообще ни копейки не заплатили, за картину «Выстрел в гробу» выдали только половину.
При этом съемочный день стоил сто долларов, а их было всего десять и не подряд. Так что денег выходило немного. Но я, конечно, не могла позволить, чтобы Михаил Иванович нуждался. К счастью, в нашем частном предприятии всегда крутились хоть и небольшие, но «живые» гривны. А когда пропали продукты и в магазинах стало шаром покати, мы, наконец, оформили Миничке инвалидность. Теперь как инвалид войны он мог получать масло и сахар в особом подвальчике. Впрочем, Пуговкин был неприхотлив: щи да каша — пища наша.
Он с удовольствием ходил со мной на местный базарчик. Всегда старалась брать корзинку поменьше: Миничку так одаривали, что большую просто не дотащила бы до дома. С одной стороны: «О, Якин!» С другой: «Ах, Яшка-артиллерист». И все норовят свой товар всучить: капусточку, огурчики соленые...
Пихают и пихают!
Мы хорошо жили. Принимали гостей, постоянно заходили дети и внуки. Мы с Миничкой оказались на одной волне: я всегда была общительной, Михаил Иванович нуждался в каком-то обновлении после аскетичной и строгой жизни с Александрой Николаевной. У них даже собачки не было или кота. А у нас и кот Петр Петрович, и пудель Минька. Пуговкин радовался, что в семье три Миньки: сын, муж и пес.
Мое дело — стол накрыть. Его — взять в руки гитару. Ну и, конечно, обязательно скажет: «Ближний стул никто не занимает, тут Иришка моя сядет». Телевизор Миничка особо не смотрел: оба глаза были прооперированы из-за катаракты. Любил посидеть-подумать, разложить пасьянс. Не выносил одиночества.
