Полицейские объявили, что девочка находится под охраной правительства Израиля и до полного выяснения обстоятельств никто не получит к ней доступа — ни Лиат, ни Настя, ни другие заинтересованные лица.
К Дане прикрепили психолога, адвоката и социального работника. Все они должны были подготовить свое заключение для суда. Лиат подала на опекунство. Пока не было принято судебного решения, она каждую неделю отправляла Насте отчет о том, как живет Даня. А Настя сидела в Израиле и кричала во всех СМИ, что не уедет, пока не заберет дочь. Потом родила, уехала и не захотела возвращаться. Хотя и психолог, и социальный работник, и адвокат рекомендовали ей находиться рядом с Даниэлой и налаживать контакт. Она заявила, что не может остаться в стране, потому что ей угрожают.
Израильский суд присудил Лиат право быть Даниным опекуном на территории страны. Мы наконец-то оформили ей медицинскую страховку и другие социальные права. Тем временем в Москве начались разборки из-за наследства. Лиат оспорила завещание 2001 года. Она считала его несправедливым, так как тоже являлась дочерью Шабтая и законной наследницей.
Я не оспаривала завещание мужа и выступала как третье лицо. Друзья говорили: «Аня, ты должна бороться за наследство ради своих детей». Я не хотела. По закону мне и так полагалось пятьдесят процентов от совместно нажитого имущества. И мальчикам процент как несовершеннолетним. Этого у нас никто не мог отнять. Если бы пресловутого завещания не существовало, наша доля была бы больше. Но разница не стоила нервотрепки, которую предстояло пережить.
Судебное разбирательство продолжалось три года.
В декабре 2012-го завещание было признано действительным и вступило в силу. К этому моменту Даниэле исполнилось четырнадцать, и по российским законам без ее официального разрешения ни адвокаты, ни законная мать уже не могли представлять ее интересы. А Даня до достижения совершеннолетия не собирается его им давать, и это зафиксировано в специальном документе. Еще там указано, что ее воспитанием занимается Лиат Калманович, а я — содержанием и корректировкой учебного процесса. На самом деле все решения мы принимаем совместно. Я часто бываю в Израиле, пять-шесть раз в год, а в остальное время общаюсь с Лиат и Даней по телефону. Вся материальная нагрузка — оплата школы и насущные расходы — лежит тоже на мне.
Я стараюсь стимулировать Даню хорошо учиться. Одно время она, например, просила планшетник. Я обещала купить, если Даниэла закончит полугодие с хорошими оценками, и результаты были просто блестящими.
У нас все четко. Перечисления Дане и расходы на содержание имущества тщательно фиксируются. Я все сохраню. Никаких миллиардов у Шабтая не было, размеры наследства сильно преувеличены. Но девочка будет обеспечена. Конечно, я не смогу водить Даню за ручку до старости, через три года ее уже никто не сможет контролировать. Но постараюсь помочь правильно распорядиться наследством отца. Если, конечно, сама Даниэла этого пожелает.
Настя не появлялась три года, с Даней общалась только эсэмэсками.
Надеюсь, когда-нибудь она осознает свои ошибки, а Даня поймет, что мать есть мать.
У меня с мальчишками совсем другие отношения. И отца они обожали. Я сначала говорила, что он в командировке. Но сколько можно врать? Саша и Гриша ходили в садик, общались с другими детьми, и те им пересказывали, что видели и слышали по телевизору: что их папа был бандитом и поэтому его убили, всадили восемнадцать пуль. Сашка и Гришка в ужасе стали это со мной обсуждать:
—А где он теперь? На небесах? Ему было больно? Почему его застрелили?
—Любимые мои, я не знаю почему.
—А когда узнаешь?
—Наверное, никогда.
—И кто стрелял — тоже?
—А какая разница? Папы больше нет. Его убили злые люди, но он был самым лучшим на свете. Помните, как мы с ним день рождения отмечали? Как вместе жарили шашлыки?
— Да, помним. И как он тебя обнимал и целовал, как вы танцевали.
Шабтай не стеснялся проявлять нежность, мог ни с того ни с сего предложить: «Архипова, давай потанцуем». Дети это запомнили, благодаря Шабтаю у них сложилось особое отношение к матери. Он всегда меня превозносил, порой даже слишком преувеличивал мою роль.
—Папа, можно? — спрашивали они.
