Олег Михайлович, закрыв дверь, сказал: «Кать, я давно работаю в театре, многое повидал на своем веку, но такого не припомню. На, почитай», — и протянул анонимку. Пробежав ее глазами, я чуть не упала в обморок — от стыда и ужаса. Какой-то «мужчина» писал в партком, что у нас были интимные отношения и я заразила его СПИДом. Он требовал гнать меня поганой метлой, пока страшную болезнь не подхватила вся труппа. Тогда толком не знали, что такое СПИД и что бытовым путем он не передается.
Анонимку, конечно, состряпала женщина. Об этом говорил и почерк автора, и стиль повествования — совсем не мужской. Очевидно, кому-то из балетных девушек или поклонниц Андриса не давал покоя наш роман, и таким образом меня пытались «убрать».
Тогда еще побаивались пускать в ход кулаки или кислоту, предпочитали «настучать».
Я разрыдалась. Виноградов дал мне воды и сказал: «Конечно, всем, кто тебя знает, понятно, что это полный бред. Какой СПИД?! Но руководство обязано отреагировать на «сигнал», и я очень прошу — сходи к врачу и сделай анализ. Иначе придется снять тебя с гастролей».
Не помню, как оделась и дошла до дома. Маме рассказать об анонимке побоялась, у нее была бы истерика. Поделилась с папой, спросила, что делать. Я ведь не знала, где сдают анализы на СПИД. Папа отвел к знакомому врачу. Через несколько дней я получила справку о том, что никакого СПИДа у меня, разумеется, нет.
Интриганка не достигла своей цели: из труппы соперницу не выгнали, с гастролей не сняли.
И с Андрисом мы продолжали жить душа в душу.
— Уже как семья?
— Фактически — да. Я купила небольшую квартирку рядом с театром, там мы и поселились. Неплохо зарабатывала и часть необходимой суммы накопила сама, ну и родители, конечно, помогли. Утром вставала пораньше, чтобы приготовить еду, и после завтрака спешила на репетицию. В обед прибегала домой, кормила Андриса, убиралась, стирала, а вечером неслась на спектакль. Летала как на крыльях, не чувствуя усталости. Мне нравилось заботиться о любимом человеке.
Мама симпатизировала Андрису, с удовольствием принимала его у себя дома, за столом подкладывала самые вкусные кусочки, но считала, что он не создан для семьи.
Так думали многие. Некоторые «доброжелатели» говорили: «Хороший парень, но «голубой». Как ты будешь с ним жить?» Я все пропускала мимо ушей. Считала, что мама необъективна, как все тещи, а знакомые специально говорят про Андриса гадости — из зависти. Мы любили друг друга. «Общественное мнение» меня не интересовало. Хотя дыма без огня, как известно, не бывает...
Молодая была, наивная и неопытная. Думала, что семья — это когда мужчина и женщина любят друг друга. У нас ведь все было так красиво и романтично! Андрис обо мне заботился. Когда уезжал, постоянно звонил. Часто дарил цветы.
Романтика продолжалась несколько лет. За это время я повзрослела и увлеклась православием.
Всегда интересовалась философией, читала духовную литературу и в религии нашла для себя отдушину, «подпитку». В театре все-таки жилось непросто. И у Андриса началась черная полоса.
На гастролях в Америке он получил серьезную травму — порвал связку на ноге. Прежнюю форму даже после трехмесячного лечения восстановить не удалось. Танцевать как раньше Андрис не мог. Несколько раз его вообще уносили со сцены на носилках — он был не в состоянии дойти до гримерки.
Андрис пытался заняться репетиторством. Он очень талантливый педагог и умеет работать с артистами. Возможно, нашел бы себя в новом качестве, но тут из театра «ушли» Виноградова и пришло новое руководство, не любившее Андриса. Олег Михайлович когда-то говорил, что Лиепа станет его преемником.
И ему это припомнили, когда Виноградова сняли. Стали травить. У Андриса началась депрессия. Он целыми днями лежал дома, его невозможно было поднять и куда-то вытащить, даже в храм. Благодаря мне Андрис перешел в православную веру. До этого он был лютеранином. Я и утешала его, и пыталась растормошить. Но понимала, как ему тяжело. Душевные муки усугублялись физическими. Нога постоянно болела. Надо было делать операцию, а он не хотел.
Мы жили на мою зарплату. Андрис зарплаты не получал. У него было странное положение в театре — Лиепа не состоял в штате. Говорил, что хочет быть свободным. Мол, штатному работнику всегда могут приказать: поезжай туда-то, делай то-то. А ему ничего приказать не могут.