Валера считал, что деньги нужны для того, чтобы тратить. Не жалел их ни для себя, ни для других. Шахнарович и его жена Вита вспоминали, что когда у них возникли финансовые проблемы, Валера ненароком заезжал, а они потом под скатертью находили купюры. Знал, что предложи он помощь в открытую, они бы взять постеснялись.
Валера был перфекционистом во всем. Как-то я собралась купить на кухню дешевую отечественную плиту и два дня слушала крики, что он больше ни петь не будет, ни жить со мной. В итоге купили итальянскую. Плиту привезли незадолго до Нового года. Валера ходил словно вокруг елки и, довольный, крутил ручки.
Не могу сказать, что, оказавшись у меня под крылом, Ободзинский стал образцово-показательным.
Завязав с таблетками, Валера по-прежнему любил иногда выпить. А если выпивал, его тянуло на свободу. Видно, сказывалось беспризорное детство. Находил повод разругаться и уходил из дому. Как-то я переперчила щи. Валера, как обычно не попробовав, добавил еще перцу, после чего устроил скандал и хлопнул дверью.
Или надоедает ему слушать мои уговоры:
— Сходи на телевидение, тебя пригласили... Запиши новую песню...
— Достала ты меня, Анна! — скажет и сбежит.
Лишь однажды доехал до Одессы, обычно далеко не уходил, во дворе гулял. Его все тут знали, обожали и привечали. Вот расстанется он со мной в очередной раз навеки, я выйду во двор, а мне со всех сторон депеши летят — где он, что он.
Нагуляется Валера и начинает меня по телефону на свидания вызывать:
— Приходи на чердак в соседний дом.
— Может, домой вернешься?
— Нет, иди туда.
Видимо, с чердаком у него были связаны какие-то романтические воспоминания юности. Там мы помиримся, поцелуемся и возвращаемся домой.
В другой раз снова обидится, исчезнет, а потом звонит:
— Деточка, я приду помыться?
— Давай.
Ванну примет, чистое наденет и уйдет к очередному приятелю. На следующий день опять прибежит мыться. Потом мытье происходит уже три раза на дню.
— Валер, может, хватит? — не выдерживаю я. — Детский сад какой-то!
Для местных жителей Ободзинский был светом в окошке. Как-то утром выхожу, дружки его интересуются:
— Как там наш Кобзон?
— Что, уже Ободзинский выговорить не можете? Спит Кобзон.
Валеру обожали, он жил здесь как в заповеднике. Мог вообще не работать, потому что его и покормят, и напоят. Однажды мы поругались. Денег в доме нет — не заработал. Вот я и давай наезжать: мол, мужик он или нет? «Да не кричи ты», — сказал и убежал куда- то.
Через пятнадцать минут прибегает с полной сумкой продуктов — чего там только нет.
Где взял? К девчонкам в магазин сбегал. А они и рады стараться: «Валерик! Валерочка! Валерий Владимирович!» Разве можно в чем-то отказать мужчине с таким проникновенным голосом? В этом магазине ему и стол накрывали. Я потом собирала забытые им там вещи: то он шарф потеряет, то шапку.
Приехала к нам в гости Света Силаева, у которой он до меня жил. «Встретила, — говорит, — пьяненького Валеру на улице, спрашиваю:
— Чего домой не идешь?
— Светуля, — отвечает, а у самого глаза голубые такие, счастливые, — я уличный! — и деру от меня».
— Понимаете, так хочется иногда с мужиками посидеть, — признался он моему знакомому, доктору искусствоведения, который спросил Валеру, зачем ему эти загулы.
— Я тоже люблю посидеть, — сказал искусствовед, — но через пять минут мне становится скучно.
А Валере скучно не было. В его компании все были бывшие: отставной полковник, воин-афганец, некогда успешный юрист, разорившийся бизнесмен. Конечно, как добропорядочная женушка я ругалась на его приятелей. Иду раз и вижу: на траве под ивой Валера в дорогущем костюме спит. А перед носом стоит здоровенная бутылка «Кремлевской» водки. Это чтобы он проснулся и сразу мог опохмелиться. «Какая сволочь поставила?» — думаю. Сгребла Валеру за шиворот, бутылку под мышку и домой.
