Бесконечные распевки, то-се, даже от павлина что-то в нем было. И жить мы старались красиво. Тогда, во времена жуткого дефицита, в магазины заходили с черного хода. И пока сидели с директором за рюмочкой — кому не приятно побеседовать с актерами? — нашу машину загружали всем необходимым. У нас был открытый дом, большая компания. В гости ходили даже не созваниваясь: Рождество встречали в одной семье, Новый год в другой, на майские уезжали на дачу к третьей. Готовили, что называется, в складчину. У меня и сегодня синдром остался: как праздник, так надо чего-нибудь наготовить. Столько лет живу одна, а так и не научилась готовить маленькими порциями.
Рука набита на большую кастрюлю: в литровой у меня борщ не получается.
Окружающие относились ко мне так, как я сегодня к своему коту: тискали и умилялись. Смотрите, какая у нее ямочка, какие волосики, как смешно она сделала, как спела! Тем более что я неглупая, с хорошим языком. Всем очень нравился мой украинский акцент. Вот Наташа Королева очень миленько гэкает, хотя могла бы, наверное, при желании от говора избавиться. Но понимает, что в этом ее прелесть. Почему-то никто не кайфует от таджикского акцента, а услышат украинскую интонацию — и рот до ушей. Я настолько надышалась любовью, что она меня как какое-то Е220 законсервировала, сохранила по жизни.
Когда решила от Тимошина уйти, все вокруг просто обалдели.
Многие из общих друзей так и не простили: хотя по телефону до сих пор часами разговариваем, былой близости нет. Да и сама, признаться, не ожидала, насколько мой уход окажется для Вячеслава Федоровича болезненным.
Не помню, сколько мы прожили — сын Слава уже ходил в школу, и на меня «накатило». Вдруг осознала, что больше не могу существовать на пятидесятидевятиметровом пространстве с ребенком, мужем и его родителями: когда город выделил мне отдельную квартиру, мы съехались с мамой и папой мужа. Люди были золотые, я их обожала. С моими родителями у меня не было таких доверительных отношений. Но по натуре я «нористка», мне необходимо пусть маленькое (в хоромах не нуждаюсь), но собственное пространство. «Общежитие» просто сбивает меня с ног.
Возможно, слишком много времени прожила с родителями в тесных помещениях, где все было на виду и папа невзначай читал мои дневники. А может быть, сыграло роль, что очень молодой замуж вышла — захотелось пожить одной, в самостоятельности.
Никакой другой мужчина тут роли не играл. Хотя однажды действительно показалось, что влюбилась. Этот человек был женат, но у него была великая любовь ко мне. А потом я узнала, что между мной и женой он еще и «третью рюмку пропускает», заводит интрижки. Измену простить можно: вглядись в его лицо — он сам себя убить готов, подыграй, чтобы человек забыл этот морок как страшный сон. В конце концов, в жизни бывает всякое. Но вот такой стиль жизни — с обязательной «третьей рюмкой» — не для меня. Так что тот дурман, туман и обман развеялся сам собой.
И никак на мой уход от мужа не повлиял. Посторонний флер, даже если промелькнул, не может разрушить действительно близкие доверительные отношения. Как говорил Шекспир: «Может ли измена любви безмерной положить конец?»
По счастью, город как раз выделил мне еще одну квартиру — тоже на Петроградской, в пяти минутах ходьбы, и мы с сыном переехали. Это сильно ударило по самолюбию Вячеслава Федоровича. Мои мотивы мужа не слишком интересовали. Оскорбило, что его, такого замечательного донжуана, перед которым стелились все женщины, и вдруг бросили. Какой ужас! Ну разве не все равно, кто от кого ушел? Но Вячеслав Федорович так и не смог перешагнуть через обиду. Я старалась поддерживать отношения, и он вроде поддавался, звал на дни рождения.
