Будь иначе, Нина Максимовна не отпустила бы сына на несколько лет в Германию, куда по окончании войны перевели бывшего мужа. В Москве было холодно и голодно, а в побежденной Неметчине — не в пример теплее и сытнее.
Тетя Женя погибла в 1988 году — ее убила упавшая на голову огромная сосулька. Для Семена Владимировича гибель жены стала страшным ударом. Несмотря ни на что, супругу он любил. Гордился ее эффектной красотой, умением одеваться, кулинарными шедеврами. Попробуй откажись в гостях от приготовленного хозяйкой блюда, тут же обида: «Как это не будешь, ... твою мать?! Женька же готовила!» Скорбь от потери усугубляло чувство вины за слезы, пролитые женой из-за его измен.
Видимо, желанием хоть как-то загладить эту вину можно объяснить нелепости, которые Семен Владимирович упорно повторял в интервью конца восьмидесятых — начала девяностых.
По словам дяди Сени, его вторая супруга осознанно отказалась от материнства, перевязав трубы. Не хотела, чтобы муж и она делили родительскую любовь между Вовкой и рожденными ею детьми. И будто Володя звал Евгению Степановну «второй мамой» и «мамой Женей»... Ни я, ни мои родители подобного обращения не слышали ни разу. Зато все в нашей семье знали об обиде, которую Евгения Степановна — наверняка неосознанно, не со зла — нанесла пасынку в подростковом возрасте. Вместе с одним из писем Нина Максимовна отправила сыну в Германию свою фотографию. Вовка побежал хвастаться портретом взрослым. Евгения Степановна, взглянув на снимок, презрительно фыркнула: «Какая же страшная у тебя была жена, Сеня!
Где ты такую нашел?» Поведать об этой истории моим родителям мог только сам Володя. Значит, его обида за мать была глубокой и он пронес ее через многие годы. Уже одно это опровергает утверждение Семена Владимировича, что сын звал его жену «второй мамой»...
Начало моих личных воспоминаний о старшем брате датируется 1958 годом. Папа в ту пору служил в Мукачево, и меня частенько отправляли на недельку-другую к бабушке Ирине в Киев. Однажды туда приехал и Вовка. Всего на пару дней — повидаться со своей тогда еще гражданской женой Изольдой Жуковой. Ее, выпускницу Школы-студии МХАТ, направили работать в Киевский драматический театр, а Вовке еще два года предстояло учиться. Наверное, в день прибытия Володи труппа Изы была где-то на гастролях, потому что первую ночь он провел в доме бабушки.
После ужина хозяйка начинает устраивать внуков на ночлег: Володе стелет на диване, где обычно сплю я, а мне достается раскладушка.
Глаз в ту ночь я так и не сомкну — из-за Вовкиного храпа. А утром, усаживаясь за накрытый для завтрака стол, вдруг услышу: «Ну ты, Ирэнка, и здорова храпеть! Всю ночь спать не давала!»
От стыда и неловкости не знаю, куда деться. А вдруг он и вправду считает, что это я храпела? Не понял сквозь сон? Глупо признаваться, но с этой «душевной травмой» я жила лет до двадцати, пока однажды в моем присутствии Вовка не «уличил» в храпе Марину Влади, а потом весело расхохотался...
Шестидесятые остались во мне воспоминаниями о сеансах звукозаписи, которые проходили в нашей квартире. Володя с гитарой садился у микрофона «Кометы», был когда-то такой магнитофон, и пел. Бобина с лентой, где было больше восьмидесяти ранних песен Высоцкого: «Страшно аж жуть», «Слухи», «Городской романс», «Большой Каретный»... — хранилась у нас до 1975 года. Потом я дала ее послушать дочери Николая Скоморохова, она — кому-то еще... Назад пленка не вернулась.
Сейчас вдруг подумалось: а ведь в доме отца Вовка пел гораздо реже. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Долгие годы Семен Владимирович к песням и стихам сына относился, мягко говоря, без пиетета. В памяти отпечатался прозвучавший во время одного из праздничных застолий начала шестидесятых монолог, в котором дядя Сеня восторгается творчеством другого родственника — троюродного брата Павла Леонидова: «Ой, товарищи, вы слышали песню «Тополиный пух» на стихи нашего Пашки?
Вся страна поет! Вот это успех! Ты, Лешка, строчишь заметки про всякие фронтовые случаи, Вовка вслед за тобой — стишки про войну, которые потом под гитару хрипит. Кому это нужно, кому интересно? Узкому кругу. А Пашка — талант, мы все перед ним шляпы снимать должны!»
Спустя четверть века к Семену Владимировичу обратится журналистка одного из московских изданий с просьбой рассказать об авторе стихов песни «Тополиный пух» из репертуара Вадима Мулермана. Дескать, мы знаем, что Павел Леонидов в начале восьмидесятых уехал в Америку, но нам интересен советский период его жизни и творчества. Дядя Сеня сделает вид, что впервые слышит это имя.
— Ну как же?!
